Благодарение. Предел
Шрифт:
— Приходил в гости звать. Саурова искал. Надо, говорит, повидаться… а то сам не заявляется, видно, брезгует или виноватым чует себя… Ну что, надо сходить к Ивану. Ты, Ольга, должна пойти.
— И я повидаю Ивана, — сказал Сила.
Мефодий Кулаткин в этот вечер был будто чуточку сдвинутый, навзничь накрененный, с беспокойной зоркостью наблюдал за Ольгой, Иваном, Силой.
«Жалок Ванька или что-то задумал? Или примирился? Как спускает ей и этому парню-настыре? Или ослеп, не видит — они давно родня… Я бы так двинул, только кости загремели!» —
Удивился он, увидав, как Иван и Клава внесли в дом ведерный самовар, весь проштампованный медалями.
Самовар обладает чудодейственными свойствами примирять зачужейших людей, темнил усмешливо Иван, мол, если бы разноязычно вдруг заговорившие библейские каменщики напились чайку из этого русского самовара, они бы успешно завершили Вавилонскую башню методом народной стройки.
«Ванька ступает то одной, то другой, а то и сразу обеими ногами на колеблющийся грунт, топырит руки, лавирует на кочках меж ряски». Хотя Мефодий сожалеюще смотрел на Ивана с незыблемых высот, ему было тревожно от молодой Ванькиной игры.
«Зачем Иван привел этого-то? Ведь ему он — как собаке кошка, вся шерсть в душе-то Ивана вздыбилась».
— Ваня, ты стишки бы нам, а? — Мефодий подмигнул Клаве. — А знаешь, зачем я пришел к тебе? Побормочи о душе что-нибудь. Хочу понять тебя…
Иван запросто пробормотал стихи: будто бы отныне его жизнь распята между прожитым и завтрашним днем. И будто бы в полночной степи под журавлиный крик, звон удил и колосьев ржи, задыхаясь от бега, рождается снова душа.
— Твоя душа как пчела, дымом окуренная: подходи и бери за крылья. На виду весь ты, дурачок… милый! — сказал Мефодий. — Ну, ну еще о себе…
Иван заплетался языком, и лицо его красно потело:
— Что обо мне толковать? Таких, как я, много, а вот особых людей по пальцам сосчитаешь.
— Каких же это особых? — спросил Мефодий.
— Ну особых… Удивительно ведь: рожают-рожают обыкновенных одного за другим, потом вдруг особого калибра…
— Говори, Ваня, тут все мы свои.
— Верно, Мефодий Елисеевич, люди все свои, только притворяются чужими. Я вот сейчас всех вас люблю и жалею всех.
— Ты насчет высот давай! Куда в уме-то забирался?
— Высоко! Глянешь кругом, аж под ложечкой захолонет. И летишь оттуда ни жив ни мертв.
— И высоко забирался?
— Ого-то! Выше меня находился только ты, Мефодий Елисеевич.
— Спасибо, что меня не свергал, — сказал Мефодий, и прежняя неприязнь к Ивану вспыхнула до горького жара. — А вот один человек, бывало, не спал ночами долго.
Иван хмурился в размышлении, насилу догадался: отчим имел в виду деда Филиппа, который по ночам вместе с Аленой, бывало, хлопотал около только что родившихся ягнят.
— До того мастера далеко мне, — признался Иван. — Дед даже по-овечьему говорить умеет.
Смеющийся Мефодий едва совладал с собой, но, взглянув на Ивана с его полными губами, смиренно раздвоенным носом, снова раскалывался смехом.
Ольга отвернулась к окну. Сауров строго глядел прямо перед собой.
Клава решила вызволить Ивана из цепких рук Мефодия, явно потешавшегося над ним, поставить
— Верно, пора мне свое место занять, — отвечал он на ее наводящие вопросы. — Чтобы, значит, жена и старики мои спокойно жили. Постараюсь. Все живое тоже есть звено… Кто выпал из своего звенушка, тому плохо. И другим тогда плохо. Долг исполню, налажусь.
— И кур заведешь? Чтоб из свежих яиц гостям яичницу? — улыбаясь, говорил Мефодий воодушевленно. — Оля, как?
— Да что ты всех допрашиваешь? — резко повернулась к нему Ольга.
— Да послушайте Ивана! — сказал Сила. — Что ты, Мефодий Елисеевич, разошелся? Тут хозяин Иван…
— Людям надо верить. И совесть надо иметь! — Кулаткин прямо глянул в лицо Саурова. — Не успел родиться ягненок, а уж стал повивальной бабкой козленка. Таков и ты, Сауров! — говорил Мефодий.
И тут Иван, вглядываясь в лицо Мефодия, уж в какой раз заметил: если злился, начинал сильно смахивать с левой щеки на печенега. Не за это ли жители степной окраины Предел-Ташлы считали его своим по крови и называли Муфтием. Откликался и на такое имя.
Сауров встал, поклонился всем. В дверях, не оборачиваясь, напряженно прямой, постоял минуту, потом спрыгнул с крыльца.
— Душно как, — сказала Ольга. — Я провожу Саурова.
— Чай, не маленький, провожать его, — сказал Кулаткин, пытаясь удержать ее за руку.
— Маленькие спят, провожать надо больших, — сказал Иван, накинул на плечо Ольги спортивную курточку. — Иди!
Клава вышла вместе с Ольгой. Иван и отчим переглянулись.
— Самовар-то не помогает? Ты, Ванька, простачок… — Мефодий покачал головой.
— Дай я с правой щеки на тебя погляжу: ишь, задумчивый, душевный с правой-то, — сказал Иван.
— Ну что ж, давай, Ваня, уберем все со стола, подметем пол, и я отвезу тебя на работу.
— Да тебе домой надо, отдохни, — сказал Иван, унося самовар на кухню.
— Дом мой пуст… Никто не ждет меня.
— Людмила-то аль нехорошо обошлась с тобой?
— Хорошо или плохо, знаем мы с нею. Виноват я перед кем? Перед матерью твоей Агнией. Не сумел наладить с нею. Хотя что ж, два десятилетия жили по-людски… а теперь я сирота сиротою. Признаюсь, что-то мне не по себе…
— Пройдет, — сказал Иван, подпирая дверь колышком. — Со мной было хуже, а проходит. Работа на канале нравится вроде. А тут есть у меня долг большой перед Ольгой и Филипком… На совместную жизнь не надеюсь, однако не оставлю их без призора. Это должны знать и друзья и недруги.
И уже в машине по ночной дороге Иван говорил Мефодию, свивая стихи с обычной речью: в самую трудную минуту, когда он готов был утешиться чужою радостью, в маленькой щелке шалаша по-особенному увидал ночное небо. Показалось ему, будто некий летательный комплекс, устроившись погостить на Марсе, продырявил околоземную спасительную пелену — осталась дырка с булавочный прокол, а через нее потянуло звездным холодом в глаза, и он вдруг осознал себя, удержался от окончательного оподления… Еще древние знали о влиянии звезд на людей… теперь научно доказано — влияют. У каждого есть своя звезда, а большой звезды хватает даже на множество людей.