Благодарность
Шрифт:
— Нет, все нормально. Дилемма не в этом.
— Не в этом? А в чем же тогда проблема?
— Слова… они от меня выбегают… — она долго размышляет, — …отскакивают… — Она вздыхает. — Вот, сама видишь…
— Вижу, Миша. Но все не так плохо, у тебя в запасе еще полно слов, и к тому же теперь ты изобретаешь новые. Ты занималась с логопедом на этой неделе?
— Да-да. Но это… это не то… Упражнения такие лож… сложные. Хочешь посмотреть?
Она протягивает мне листок со словами и картинками.
— Ты должна подобрать противоположные по смыслу?
— Нет,
— Синонимы?
— Ну да. Но мне клевать на эти си… штуки… Докопаться до верного слова — вот что труднее всего. И вообще, в занятиях нет никакого проку, я прекрасно понимаю, чем это кончится. Не останется ничего, ни словечка, вообще ничего, сплошная пустота. Никому не нужная старуха, которая что-то бубнячит себе под нос…
— О, так далеко дело еще не зашло.
— Скоро дойдет, можешь мне поверить. До конца уже рукой подать, Мари. Я имею в виду конец разумной жизни: ффюить — и все слова улетят от меня навечно. Когда придет конец физическому телу, мы не знаем, но конец моей разумной жизни близок, слова уже делают так: хоп! — и поминай, как зовется.
— Ну, все не настолько мрачно, Миша. Ты посещаешь занятия по тренировке памяти?
— Мне там не нравится. Мне больше по душе, когда тот парень приходит сюда… Знаешь, он очень красивый. Ты должна увидеть его.
— Миша, так одно другому не мешает: логопед бывает у тебя два раза в неделю, по вторникам и четвергам. А по средам ты можешь тренировать память на общих занятиях. Ты хоть на одном была?
— Была, больше не пойду. Ходит туда одна особа, которая отвечает на любой вопрос без запеканки… Ни секунды не медлит, опля — и выдает правильный ответ. Она помнит все слова, какие только можно, она чванится, и это действует мне на невроз. Зачем она посещает занятия, если и так все знает? И вообще, она могла бы одеваться по-людски, но где там, заявляется непременно в домашнем салате, будто это последний взвизг моды, представляешь себе…
— Возможно, так она чувствует себя комфортнее.
— Да, но все же одежда крадет человека. Почему ты смеешься? Ладно, веселись, если весело… Впрочем, мне кажется, у тебя есть дела поважнее. Тебе незачем приходить так часто. Совсем заскучаешь в моей компании.
— Стоп, Миша, мы это уже обсуждали. Я прихожу, потому что наши встречи доставляют мне радость.
— Ты попусту тратишь время. И потом, видеть меня в таком расстоянии… таком составе… в таком сострадании… В этом нет никакого проку, пойми.
— Слушай… Помнишь, ты навещала меня, когда я лежала в больнице?
— Да, помню. Ты болела. Ты была совсем… Ну-у…
На некоторое время она погружается в свои мысли.
— Ты ведь едва не умерла, знаешь?
— Знаю, Миша. Так вот, когда я коротала дни в той маленькой палате, ты много раз приходила ко мне, разве нет?
Она кивает.
— Вот и я могу навещать тебя, когда мне захочется.
Миша улыбается.
— Ты ничего не рассказываешь о себе… Как твои дела?
— Нормально, все идет своим чередом.
— Как на работе?
— Тоже нормально, спасибо. Я уже
— Добираться долго?
— Нет-нет. На скоростном пригородном поезде — быстро и удобно.
— Заботишься ли ты о себе?
— Да-да, не беспокойся.
Она пристально взглядывает на меня.
— Ты причесываешься?
— Да, Миша, я причесываюсь.
— Вид у тебя немного… бедный. Ты питаешься как следует?
— Да, конечно.
— Знаешь, за наш стол в столовой посадили новую постоялку. Я тебе рассказывала?
— Постоялицу?
— Да. Ох и тараторка же она! Мне приходится делать вид, что я глухарь на это ухо, а значит, не обязана отвечать ей. Это просто ужас какой-то: она говорит, говорит и говорит, словно в мире нет никого кроме нее. Мы с Арманд… помнишь Арманд, славную такую даму? Мы с Арманд кое-что придумали. Вот что мы делаем…
Она изображает человека, который так поглощен трапезой, что не слышит своего собеседника.
— И как, срабатывает?
— Разворчалась, точно старая бабка. Мари, почему ты не попеняла мне: стоп, Миша, ты докатилась до того, что ворчишь, точно старая бабка? Я не хочу, чтобы ты думала, будто я жалюсь… жалуюсь, но мне полезно сделать выговор. Здесь не так уж плохо, это правда, люди очень милые, но родной дом мне все же милей.
— Я знаю, Миша, но ты больше не могла оставаться дома, помнишь?
— Да, помню.
Она задумчиво умолкает на несколько секунд, а затем наклоняется ко мне и шепчет, словно делится секретом:
— Мари, у меня есть к тебе одна просьба. Нужно подать обновку… в газету.
— Обновку?
— Да. Помнишь, мы так уже делали, когда искали тех людей.
— Объявление?
— Да.
— Ты хочешь подать объявление в газету «Монд»?
— Да.
— Ты хочешь, чтобы мы снова попытались найти людей, которые приютили тебя в детстве?
— Да.
В течение нескольких секунд я внимательно смотрю на Миша и в который раз поражаюсь тому, как важна для нее эта давняя история. Удивительно, но даже сейчас она не перестает помнить о тех людях. От моего взгляда не укрывается дрожание ее подбородка — верный спутник тревоги или волнения, который появился после того, как она поселилась здесь, и которого она, конечно же, не осознает.
— Ладно, Миша, договорились. Я займусь этим. Но не питай слишком больших надежд, ты ведь помнишь, что мы уже пробовали. Беда в том, что у нас есть только их имена и больше ничего.
— Да, помню.
— Я подам то же объявление и укажу свои координаты, хорошо?
— Да, порошок. Спасибо. Большое спасибо. Деньги я тебе отдам, скажешь сколько.
— Нашла из-за чего волноваться. Мой карман снесет этот удар. Тем не менее шансов, что наша новая попытка станет успешной, мало, ты ведь понимаешь это?
— Да, понимаю.
— Не хочешь прогуляться по саду?
— Да, пожалуй. Сейчас только накину флюс… флисовую кофту, которую ты мне подарила. Грейс Келли не спускает с меня ушей, честное слово, она тоже хочет такую.