Благодать
Шрифт:
Пауль Тиллих однажды определил прощение как припоминание прошлого, чтобы оно могло быть забыто — принцип, который работает в случае с нациями также, как с отдельными людьми. И хотя прощать никогда не бывает легко, и сменяются поколения, прежде чем это происходит, но что еще может разорвать цепи, которыми людей сковало их прошлое?
Я никогда не забуду эпизод, свидетелем которого я стал в Советском Союзе в 1991 году. Я рассказал эту историю в маленькой книге, опубликованной сразу после нашего визита туда, но ее стоит повторить здесь. В то время в Советской империи происходили перемены. Михаил Горбачев держался у власти на волоске, а Борис Ельцин был
Хотя Горбачев и члены Правительства встретили нас тепло, старожилы в нашей группе предупредили нас, что отношение изменится, когда вечером мы посетим штаб-квартиру КГБ. Хотя статуя его основателя Феликса Дзержинского сброшена народом с пьедестала у входа в здание, но память о нем продолжает жить внутри этих стен. Большая фотография этого известного человека все еще висела на одной из стен в той комнате, где проходила наша встреча. Агенты, с лицами бледными и бесстрастными, как в стереотипных фильмах, стояли у входа в обитую деревом аудиторию, когда генерал Николай Столяров, вице-председатель КГБ, представился нашей делегации. Мы обнялись.
«Встреча с вами здесь сегодня вечером, — начал генерал Столяров, — это такой поворот сюжета, какой не выдумал бы и самый отчаянный писатель-фантаст». Он был прав. Потом он напугал нас словами: «Мы здесь в Союзе поняли, что мы слишком часто небрежно относились к людям христианской веры. Но политические вопросы не могут быть решены, пока не будет искреннего раскаяния, пока люди не вернутся к вере. Это крест, который мне придется нести. Научный атеизм выдвинул идею, что религия разделяет людей. Теперь мы видим обратное — любовь к Богу может только объединять».
Мы повернулись друг к другу. Откуда он знал слова «нести свой крест»? И другое слово — раскаяние? Переводчик не ошибся? Я взглянул на Петра и Аниту Дейнек, которых выслали из страны более тридцати лет назад за христианскую деятельность и которые теперь жевали печенье в штаб-квартире КГБ.
Джоэл Недерхуд, изысканный, воспитанный человек, который готовил радио- и телепередачи для Христианской Реформатской Церкви, обратился к Столярову с вопросом: «Генерал, многие из нас читали то, что Солженицын написал о Гулаге. Некоторые из нас даже потеряли там своих близких». Его смелость застала некоторых его коллег врасплох, и напряжение в комнате заметно возросло. «Ваша организация, безусловно, несет ответственность за то, что происходило в тюрьмах, в том числе в той, которая расположена в подвальных помещениях этого здания. Как вы ответите на это прошлое?»
Столяров ответил сдержанным голосом: «Я говорил о раскаянии. Это существенный шаг. Вам, вероятно, известен фильм Абуладзе с этим названием. Не может быть перестройки без раскаяния. Пришло время раскаяться в том, что совершено. Мы нарушили десять заповедей, и сегодня мы за это расплачиваемся».
Я видел фильм Тенгиза Абуладзе «Раскаяние», и то, что Столяров сослался на него, было удивительно. В фильме подробно говорится о подстроенных обвинениях, насильном заключении в тюрьмы, поджогах церквей — о тех самых поступках, которыми КГБ снискало репутацию жестокой организации, особенно в отношении религии. В эпоху Сталина приблизительно 42 тысячи священников лишились жизней, а общее количество священников сократилось от 380000 до 172 человек. Тысяча монастырей, шестьдесят семинарий и девяносто восемь ортодоксальных церквей из каждых
В «Раскаянии» показаны зверства с перспективы маленького провинциального города. В самом трогательном эпизоде этого фильма деревенские женщины копаются в грязи лесного склада, отыскивая партию бревен, которую только что сплавляли по реке. Они ищут весточки от своих мужей, которые заготавливали эти бревна на лагерных работах. Одна женщина находит инициалы, вырезанные на коре дерева, и нежно гладит это бревно, как единственную ниточку, связывающую ее с мужем, которого она не может приласкать. Фильм заканчивается тем, что деревенская женщина спрашивает, как дойти до церкви. Когда ей говорят, что она идет не в ту сторону, она отвечает: «Зачем нужна улица, которая не ведет к храму?»
Теперь, находясь в государственном штабе тирании, в комнате, построенной как раз над теми камерами, где допрашивали Солженицына, вице-председатель КГБ говорил нам что-то очень похожее. Зачем нужен путь, который не ведет к раскаянию, к Десяти Заповедям, к церкви?
Когда заговорил Алексей Леонович, встреча неожиданно приобрела задушевный характер. Алексей сидел во главе стола, переводя Столярова. Уроженец Белоруссии, он избежал террора в сталинские времена и эмигрировал в Соединенные Штаты. В течение сорока шести лет он готовил христианские программы, часто с помехами, о стране, в которой он родился. Он лично был знаком со многими христианами, которых пытали и преследовали за их веру. Для него переводить такие слова примирения из высшего офиса КГБ было непостижимо, это сбивало его с толку.
Алексей, крепкий пожилой мужчина, кратко изложил слова старых солдат, которые молились более полувека за то, чтобы в Советский Союз пришли эти перемены, те самые, свидетелями которых мы сейчас были. Он медленно и мягко обратился к генералу Столярову,
«Генерал, многие члены моей семьи пострадали от этой организации, — сказал Алексей. — Сам я вынужден был покинуть страну, которую любил. Мой дядя, который был очень добр ко мне, был сослан на работы в Сибирь и больше не вернулся оттуда. Генерал, вы говорите, что раскаиваетесь. Христос учил нас тому, как на это отвечать. От лица моей семьи, от лица моего дяди, который умер в Гулаге, я прощаю вас».
И затем Алексей Леонович, представитель христианской евангелической церкви, потянулся к генералу Николаю Столярову, вице-председателю КГБ, и заключил его в русские медвежьи объятия. Когда они обнялись, Столяров что-то прошептал Алексею, и позднее мы узнали, что он сказал. «Только два раза в жизни я плакал. Первый раз, когда умерла моя мама. Второй раз — сейчас».
«Я чувствую себя как Моисей, — сказал Алексей в автобусе по дороге домой в тот вечер. — Я видел землю обетованную. Я готов к славе».
Русский фотограф, сопровождавший нас, был настроен менее оптимистично. «Все это была игра, — сказал он. — Они надели для вас маску. Я не верю этому». Однако он тоже пребывал в нерешительности, извинившись некоторое время спустя: «Возможно, я был не прав. Я больше не знаю, во что верить».
Следующие десятилетия и, возможно, столетия Советский Союз будет сталкиваться со сложными вопросами прощения в Афганистане, Чечне, Армении, Украине, Латвии, Литве, Эстонии. Каждое из этих государств несет обиду на империю, которая их угнетала. Все они будут задаваться вопросом о мотивах, подобно сопровождавшему нас в штаб КГБ фотографу. Вполне понятно, что русские не верят друг другу и своему Правительству. Прошлое нужно сначала вспомнить, прежде чем его преодолеть.