Благословенные монстры
Шрифт:
Как он вообще здесь оказался? Как позволил втянуть себя в этот кошмар? Ему не следовало покидать Гражик. Не следовало уходить из Соляных пещер. А самое главное – не следовало слушать Надю.
Ему не следовало в нее влюбляться.
«Что ж, с этим покончено».
Он должен был перестать думать о ней. Пусть она считает, что он мертв. Пусть живет со своей праведной, как ей кажется, яростью. Он так устал. Ему предстояло так много сделать.
Так низко пасть.
Бесконечный голод, грызущий его изнутри, был вызван не просто долгим отсутствием пищи. Это было что-то древнее, старое, но при этом
Наконец он ступил за порог церкви. Лес больше не давил на него. Было слишком темно, деревья стояли слишком близко друг к другу, а холодный ветер пронизывал его насквозь и пробирал до самых костей.
Оказавшись на поляне с приземистой хижиной, он тяжело вздохнул. Он знал это место. Малахия подумывал о том, чтобы повернуть обратно и углубиться в чащу, но какое-то усталое смирение подсказывало ему, что этого не избежать. Вот почему лес был так снисходителен.
Стоило ему приблизиться, как хижина начала двигаться, словно дышащее существо. Он миновал ворота с насаженными на колья забора черепами. На его вкус, слишком белыми, что говорило об относительной свежести костей. Дальше Малахию ждал маленький сад с человеческими пальцами, воткнутыми в сырую землю. Понадеявшись, что все это лишь игра его воображения, он постучал в дверь.
Она открылась сама собой, приглашая его зайти в темноту. Малахия закрыл глаза: к сожалению, он уже знал, что его ждет. Лучше встретить это с достоинством.
– Czijow, Пелагея, – поздоровался он, переступая порог. – И как тебе всегда удается оказываться именно там, где мне не хотелось бы с тобой встретиться?
– Мог бы и не заходить. Мне нравилось смотреть, как ты бесцельно бродишь по лесу.
Он оказался в ее гостиной, той самой, из башни в Гражике, но при этом совершенно другой. На некоторых черепах еще висели куски плоти, а в котле бурлило какое-то варево. Ведьма выглядела старой: ее седые кудри были зачесаны назад, а лицо избороздили морщины. Она оглянулась через плечо, прежде чем снова повернуться к огню.
– Ты принес с собой мерзкий привкус. А ну-ка закрой дверь.
Малахии страшно захотелось уйти, но дверь захлопнулась до того, как он успел к ней прикоснуться.
Что ж, теперь ему придется остаться.
– Ты один? – Пелагея наморщила лоб. – Присядь, мальчик. Нам есть что обсудить.
Вот чего ему совсем не хотелось.
– Никогда не думал, что тебе приятно мое общество, – сказал он, но все равно опустился на стул.
Они с ведьмой никогда не ладили. Пелагея никогда не отвечала на его вопросы, и он ненавидел ее за это. В свою очередь, Малахия постоянно нарушал законы этого мира, чем страшно злил ведьму.
– Ты приносишь за собой смерть. Нет, нет, еще хуже. Что-то другое, – она задумчиво склонила голову. – Что ты наделал?
Он открыл рот, не зная, что ответить, но ведьма лишь махнула рукой. Зачерпнув вязкой жидкости из котла, она протянула ему полную миску.
– Не хочешь супа?
Из его груди вырвался стон. Малахия был так голоден, что, потеряв остатки самообладания, с отчаянием выхватил миску из ее рук. Пелагея не сводила с него пристального взгляда, пока он жадно пил густую, обжигающую похлебку.
– О, я так и думала, – тихо сказала она.
Выпив
Миска со звоном упала на пол. Малахия дернул себя за волосы и, прижав ладони ко лбу, медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Неужели это и есть он?
– Наконец-то проявилась твоя истинная сущность, – сказала Пелагея. – Я думала, что ты сможешь это перебороть, но в конце концов мы все уступаем своей природе.
Он упал на колени и согнулся пополам, прижимая руки к лицу. По его ладоням потекли слезы.
– Что ты со мной сделала?
Помимо обжигающей боли, к нему пришло мучительное осознание: его голод невозможно утолить, а грызущая пустота, которую он так осторожно подкармливал, наконец превратилась в зверя, который уничтожит его изнутри.
– О, дитя, я ничего не делала. – Старуха подобрала миску и снова наполнила ее, а затем опустилась на колени рядом с Малахией. – Это не облегчит твои страдания, но, по крайней мере, утолит смертный голод. Думаю, я догадываюсь, что с тобой случилось. Я ожидала, что она использует свою силу на… ком-то другом, но, должно быть, умереть и воскреснуть – это очень тяжело.
Малахия медленно поднял голову. Он вытер глаза дрожащей рукой и нерешительно принял у нее миску.
– Не знаю, что здесь происходит, но это подозрительно похоже на помощь, – сказал он, стараясь пить медленнее, чем в прошлый раз.
Пелагея отстранилась, глядя на реликвии, вплетенные в его волосы.
– Ты говоришь так, словно это случается впервые.
Между ними воцарилась тишина. Ведьма была права: Малахии не стало легче, но, когда миска опустела, его дрожь немного утихла.
– Что это? – спросил он.
– Ты знаешь, sterevyani bolen, ты всегда знал. Ты хранил это в тайне всю свою жизнь, подкармливал это магией, знаниями и обещаниями великого будущего. Убеждал себя, что однажды все станет лучше.
Малахия всегда лелеял эту надежду. Он мечтал, что когда-нибудь его жизнь не будет лишь чередой боли, несчастий и вечного голода. На мгновение он закрыл глаза и потер переносицу.
– Ты облегчил ему задачу, – Пелагея смотрела сквозь Малахию, словно не видела его. – Он нашел крошечные осколки твоей души – те немногие, что у тебя остались, – и превратил их в пыль. Маленький божок, маленький бог хаоса, маленький мальчик, который забрел так далеко от дома. Чирногу даже не пришлось прилагать усилия. Ты сдался. И все же у тебя осталось кое-что для меня.
Малахия вздрогнул.
– Но разве это важно? Ты хотел освободиться от богов, и кто же ты теперь?
– Не бог, – хрипло ответил он.
– Нет, нет, нет и да. Да, мой мальчик. И то, и другое. Все и ничего. Как много ты поглотишь, прежде чем насытишься? Как много уничтожишь?
– Я хочу мира, – прошептал Малахия.
– Лжешь самому себе? Я удивлена.
По крайней мере, у него было имя, которое можно связать с богом. Для Малахии оно ничего не значило. Он смутно помнил, что Катя рассказывала Наде о Чирноге, но он не слушал. Как завороженный, он наблюдал за тем, как лесной свет играет на светлых волосах Нади. Золото, мед и снег.