Благословенный 3
Шрифт:
Слуга Козицкого вскричал: «Да что вы за бестолочь, не пускаете меня в дом, где я живу; меня посылал мой господин вот за шляпою, видите вот она, он меня дожидается».
А унтер полицейский, из гатчинских наших выкормышей, отвечал: «Да хотя бы сам финляндский митрополит, тебя дожидался — и тогда не пропущу; ты слеп разве? Посмотри хорошенько буркалами: видишь, дверь мажут, а мазать двери повелел Его Величество, и нам приказано до вечера все двери, ставни, фонарные столбы непременно выкрасить в шахматы по данному образцу, а кто не исполнит назначенной лепорции*** (пропорции), тому посулена неустойка богатая — 500 палок на спину; так я такого сытного угощения не желаю, и коли ты еще будешь нам мешать мазать, так я тебя так чупрысну по мордасу, что ты все звезды
Оказалось, король распорядился двери, ставни окон и все, что деревянное в строении выходило на улицу, в одни сутки раскрасить в шахматы; и Гельсингфорс принял вид гигантской гауптвахтной будки.
Прознав про то, Сергей Васильевич закричал слуге: «Что же делать: дожидайся, пока окончат!»
Через час спустя осада со входа к нам была снята и слуга, иззябнувший на улице, подал нам с ворчаньем засаленную и молью источенную шляпу, которая, вероятно, со времен Карла XII валялась в углу кладовой у доброго чухонского бюргера. Козицкий был очень доволен такой находке, — да как и не быть довольным; что до того, что засаленный, грязный войлок на голове, да под покровительством его голова цела, не отведут для житья каморки в Свеаборгской крепости!
Господа офицеры озадаченно переглядывались: «вот же дурак», «шут гороховый» — то и дело доносилось из их нестройных рядов.
— Вот так, господа, поживаем мы в Гельсинфорсе! Поверьте, — проникновенно заглядывая в глаза офицерам, произнес Ростопчин, — если, упаси Бог, король Павел всё-таки станет русским императором, через полгода половина из вас окажется в Сибири, а другая половина будет завидовать первой! Благословите судьбу, пославшую вам императора Александра — каков бы он не был, это много лучше его папеньки! А как служится при короле, расскажет вам господин Гейговиц.
Адам Фридрихович Гейговиц, поручик павловской гвардии, прибывший с Ростопчиным, охотно поднялся на сцену.
— Приветствую, господа преображенцы! Расскажу вам, как мы по воцарении Павла Петровича в Финляднии первый раз экипировались по новой форме! Я служил в одном из двух батальонов, которые, кроме Гатчинского полка, были переданы павлу Петровичу для обороны Финляндии. Заранее нам приказали явиться на ротный двор в 5 часов утра. Верный долгу, в урочное время я был уже на ротном дворе; двое гатчинских костюмеров, знатоков в высшей степени искусства обделывать на голове волоса по утвержденной форме и пригонять амуницию по уставу, были уже готовы; они мгновенно завладели моею головою, чтобы оболванить ее по утвержденной форме… и началась потеха! Меня посадили на скамью посредине комнаты, обстригли спереди волосы под гребенку, потом один из костюмеров, немного чем менее сажени ростом, начал мне переднюю часть головы натирать мелко истолченным мелом; если Бог благословит мне хоть 100 лет жить на сем свете, я этой проделки не забуду!
Минут 5 и много усердного трения головы моей костюмером привело меня в такое состояние, что я испугался, полагая, что мне приключилась какая-либо немощь: глаза мои видели комнату, всех и все в ней находившееся вертящимися. Миллионы искр летали во всем пространстве, слезы текли из глаз ручьем. Я попросил дежурного вахмистра остановить на несколько минут действие костюмера, дать отдых несчастной голове моей. Просьба моя была уважена, и профессор оболванивания голов по форме благоволил объявить вахтмейстеру, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить; я вздрогнул, услышав приговор костюмера о голове моей. Начинается мокрая операция. Чтобы не вымочить на мне белья, меня, вместо пудроманта, окутали рогожным кулем; костюмер стал против меня ровно в разрезе на две половины лица и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать мою несчастную голову; едва он увлажнил её, другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции, прочесали мне волосы гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клейстер-коре; сзади в волоса привязали
И никак от сей экзекуции не избавиться; таковы нынешние нравы Гельсингфорса!
Преображенцы погрустнели. Кажется, даже самый легкомысленный унтер уже понял, что устраивать заговоры за дело Павла Петровича — занятие преглупейшее.
После этого полковник Скалон зачитал собравшимся высочайшее распоряжение:
— Господа, согласно рескрипта императора Александра, Преображенский полк раскассирован и расформирован. Его офицеры и солдаты распределяются среди армейских полков согласно прямого учёта чинов, без гвардейской льготы.**** Вместо них будет набран новый полк из армейских офицеров и солдат.
Основных заговорщиков судил Сенат. Николай и Платон Зубовы были приговорены к смертной казни, Николай и Иван Салтыковы — к пожизненному заключению. Более двух сотен так или иначе замешанных в деле представителей высшего света оказались лишены своих поместий и сосланы в самые разные концы бескрайней Российской империи.
Разумеется, по поводу судьбы всех этих людей немедленно начались бесчисленные ходатайства и просьбы. Я находил их за обеденным столом, заткнутыми за тарелку, в карманах собственной шинели, на подоконниках Зимнего Дворца и даже на крышке моего личного «ретирадного» кресла.
Однако ещё большее количество просителей, заступников и ходатаев являлись ко мне лично; разумеется, одной из первых была мадам Жеребцова. Но надо отдать ей должное: в отличие от остальных просителей, всё время пытавшихся просочиться контрабандою, она прямо попросила об аудиенции и, разумеется, сразу же её получила.
В назначенное время в 9 утра она явилась в мой кабинет в Зимнем дворце. Нельзя не признать — раскрасневшиеся с мороза дамочка была просто прелестна в своём полупрозрачном, по последней парижской моде, платье и накинутый поверх персидской шали.
— Проходите, мадам, присаживайтесь! Не желаете ли кофею или чаю? Пирожные, бисквиты,?
— Благодарю Ваше Величество, но я здесь с целью иною, чем дегустировать блюда императорской кухни. Речь идёт о моих братьях!
— Они мятежники, изобличённые собственными признаниями и многочисленными свидетельскими показаниями. И это установлено решением Сената!
— Ваше Величество, их запутали Салтыковы! Вы же прекрасно знаете нрав графа Николая Ивановича: это не человек, а дьявол: он кому угодно снег продаст зимою! А князь Платон, так опять же прекрасно вам известно, весьма недалёкого ума; что уж говорить о бедном Николя!
— Не могу не согласиться, особенно в отношении последнего. Кстати, как его рана?
— Ах, вы не знаете? Он очень страдает: в крепости ему отняли ногу!
— Какой ужас! Ещё один представитель вашего семейства, вслед за князем Валерианом, оказался без ноги, правда при менее славных обстоятельствах. Давно ли вы не получали вестей из Персии? Ведь это Валериан Александрович прислал вам эту чудесную шаль?
Ольга немного растерянно провела рукой по шёлковой ткани.
— Ваше Величество, у меня создаётся представление, что вы постоянно пытаетесь увести разговор в сторону. Ну давайте же вернёмся к нашим бедным узникам! Николай так плох! Он несколько дней был в забытьи, и в бреду постоянно повторял ваше имя. «Ах, как я раскаиваюсь! Как я виноват перед Его Величеством!» — вот то, что он беспрестанно твердил всё это время!