Благословенный 3
Шрифт:
— Откуда же вы это знаете? Вас что, пустили в камеру?
— Конечно же нет — быстро ответила Ольга, поняв что сказала что-то невпопад. — просто когда беспокоишься о судьбе человека начинаешь интересоваться всеми подробностями его жизни, расспрашивая даже самых низких служителей… ваше Величество…
— Для вас я по-прежнему Александр Павлович, мадам!
— Ах, я не смею называть вас по имени теперь, когда моя семья так виновата! Но, право же, мои братья совершенно не питали к вам зла! Они лишь орудия хищного и злобного интригана! Умоляю, войдите в их положение!
И на последних в словах Жеребцова бухнулась на колени.
— Встаньте, мадам, хватит ребячится, и давайте говорить предметно! На самом деле нам есть что
— О, Ваше Величество! Как я рада, что мы поняли друг друга! Я и сама уже хотела предложить, только не знала, как это сделать — проворковала Жеребцова и тотчас же начала раздеваться.
Несколько секунд я оторопело наблюдал этот процесс, а потом замахал руками:
— Нет-нет, вы неправильно меня поняли! Ольга Александровна, я, знаете ли, молодожён, у меня молодая, пылкая супруга и в этом смысле мне решительно ни от кого ничего не надобно! Однако я не могу забыть услугу, которую вы оказали мне прошлый год на охоте. Тот разговор, вполне возможно, спас мне жизнь… Информация — вот что действительно ценно! Вас интересует негоциация на таких условиях?
— Ваше Величество, — произнесла моя визави, запахивая шаль на груди, — если я ещё раз узнаю о каком-либо заговоре против вас, я непременно и немедленно…
— Ольга Александровна, я немного о другом: прежде всего мне интересен посол Уитворд…
Лицо Ольги приобрело постное выражение, как у монашки, которой предложили пойти на водевиль.
— Увы, но это в прошлом. Когда в прошлый год вы раскрыли мне глаза на меркантильные намерения этого человека, я тотчас разорвала эту связь!
— Ээээ… ладно. Тогда план меняется. Представьте: вы едете в Лондон, вся в ореоле таинственности, олицетворяя круг изгнанной из России благородной аристократии. Вас принимают в лучших домах; генералы, парламентарии, архиепископы, герцоги, принцы крови — все они распростёрты у ваших ног… Вы вызываете всеобщее сочувствие лондонского света, как гонимая, пострадавшая от мнительной мелочной злобы императора Александра, невзлюбившего вашу семью… Уверен, уже скоро все тайны Сент-Джеймсского дворца откроются пред вами! Через некоторое время к вам присоединится Николай Александрович — бледный, искалеченный инсургент, раненый, но не сломленный; а там, глядишь, и Платон Александрович появится «из глубины сибирских руд»…
— Как вы изволили сказать, Ваше Величество? «Из глубины руд»?
— Ну, это я так, к слову. Всё у него будет нормально. Мы же не звери! Будете поддерживать связь через Семёна Романовича Воронцова: он там в Лондоне за своего.
— А какого рода сведения вас могут заинтересовать?
— Ой, да решительно всё, что сможете раздобыть! Дипломатические слухи: оценка действий нашего двора, мнение о положении дел на континенте, назначения во флоте, планы войны против Франции и Испании… Самый широкий перечень сведений! Но, кроме информации, интересны также и влияния: мнение, совет, пожелание, вовремя высказанное важной персоне, может быть решающим для судьбы всего мира… Итак, что скажете?
*- кирейка — обиходное название сюртука
** — "конфедератка — шапочка, обыкновенно черного сукна, обычно характерной четырёхугольной формы.
***- «лепорции» — пропорции; здесь — установленного задания на день.
**** — имеется в виду преимущество в два чина, получаемое гвардейскими офицерами при переводе в армию.
Глава 3
В общем, с салтыковскими заговорщиками мы более-менее разобрались. Князь Николай Зубов, Сенатом приговорённый к смертной казни, в итоге отправился в ссылку; его брат Платон Зубов, бывший фаворит, пока оставался на свободе, хотя оба его секретаря, Альтести и Грибовский, были арестованы по многочисленным делам о взятках. Николай Салтыков был
Теперь предстояло в кратчайшие сроки войти в дела огромной Российской Империи; а это значит — разобрать просто тьму бумаг! Кроме документов, совершенно различного вида и значения, доставшихся от предыдущего царствования, на меня немедленно хлынул настоящий вал разного рода обращений, челобитных, записок, ходатайств, справок, адресованных уже непосредственно мне. Всякого рода жалобщики, обиженные чем-либо за долгие 34 года правления Екатерины, в надежде на пересмотр своих дел буквально бросились в Петербург, всеми правдами и неправдами пытаясь попасть во дворец, чтобы «упасть к ногам императора». Уже через несколько таких «падений» я начал понимать, почему Елизавета Петровна в своё время категорически запретила подавать жалобы ей лично: отказать жалобщику в участии в рассмотрении его дела казалось бессердечным, а углубляться во все эти частности совершенно не было времени!
Кроме того, что эти, по преимуществу, мелкие дела страшно отвлекают от основных обязанностей, так это ещё и небезопасно: кто мешает какому-нибудь сутяге пронести с собою кинжал, да и в запальчивости пустить его в дело? Конечно, можно приказать их обыскивать; но совершать такие действия с дворянином в эти времена считается неприличным, и я не был уверен, что мои сотрудники будут исполнять это распоряжение достаточно скурпулёзно.
Тем не менее, я сделал всё возможное, чтобы обезопасить себя. Была создана Экспедиция Собственной Безопасности, возглавил которую измайловец Дмитрий Иванович Волховский. В неё набрали безусловно преданных мне офицеров и солдат, из которых прежде всего, как не странно, вытравляли… почтение к офицерам. Я прекрасно помнил, как в своё время убили императора Павла: заговорщики просто прошли мимо караулных солдат, не посмевших остановить их. Люди из моей охраны подчинялись только Волховскому и мне. Их вооружили пистолетами новой конструкции, а позже — ручными гренадами, кинжалами кавказского типа, хорошо подходящими для боя в стеснённых условиях; основным оружием было укороченное драгунское ружьё. Как правило, эти люди не находились на виду: караульную службу продолжали нести солдаты гвардейских полков, а сотрудники из службы охраны находились во внутренних покоях, или страховали караульных, присматривая за ними со стороны.
Разумеется, Дмитрий Иванович сразу же стал резко возражать против свободного доступа ко мне жалобщиков и ходатаев. Понятно, что с точки зрения безопасности это было крайне нежелательно. Чтобы хоть как-то упорядочить поток разного рода обращений, и одновременно по возможности избавить себя от жалобщиков, я приказал устроить несколько почтовых ящиков, куда можно было в любое время положить свою челобитную. Поток их был столь велик, что уже вскоре я решил провести полную ревизию всех уголовных дел за последние 10 лет. Попутно вскрылось, что в Сенате находится более 30 тысяч нерешённых дел — некоторые тянулись со времён Елизаветы! Придётся в самое короткое время заняться реформой Сената, — такое положение дел совершенно нетерпимо…
Обычно новое воцарение сопровождается многочисленными пожалованиями, способствующими повышению популярности нового монарха. Разумеется, в моём случае ни о какой раздачи поместий, чинов и орденов не могло идти речи, поэтому я зашёл с другой стороны: было объявлено об уничтожении цензуры и полной свободы печати. Немедленно амнистировали несколько тысяч заключенных и ссыльных — и в первых рядах, разумеется, Радищева и Новикова. Александру Николаевичу предстояло ещё приехать из Кяхты, а вот Новиков, сидевший в Шлиссельбурге, уже через несколько дней предстал передо мною.