Благословенный Камень

Вуд Барбара

Внешне гостья выглядела ничем не примечательной. Это была женщина весьма преклонного возраста, маленькая, сгорбленная, закутанная в белую домотканую одежду. При ходьбе она опиралась на клюку, к тому же ее поддерживала молодая спутница; когда же она заговорила, голосок ее оказался трепещущим, как крылья бабочки. Ее греческий представлял собой разговорный диалект Палестины, поэтому ее молодая спутница переводила собравшимся ее речь на латынь. Слова ее были простыми, но шли от сердца.

Стоял жаркий июльский день; в саду раздавалось гудение мух, пчелы наполняли жужжанием воздух. Слабый ветерок едва долетал в сад, было душно. Какой-то старик в углу начал клевать носом.

Сначала Мария попросила присутствующих помолиться вместе с ней. Все встали, раскинув руки и откинув назад

головы в подражание распятому Христу, и, устремив взор к небесам, громко и в унисон запели. Потом некоторые осенили себя крестом. И Мария начала свой рассказ:

— Мой Учитель был добрейшим из людей. Он любил маленьких детей, и душа его страдала при виде болезней, нищеты и несправедливости. Он исцелял, благословлял и учил добру.

Полдневный жар проник в сад, подобно гостю, который, желая послушать рассказ, принес с собой волшебное тепло, снотворные чары, обратившие слова старой женщины в ритмический напев. Амелия, задремавшая от жары под ритмичную речь Марии, почувствовала, как парит в какой-то измененной реальности, как будто глотнула неразбавленного вина, а затем она и вовсе перестала воспринимать слова, перед ней начали возникать образы. Она видела себя вместе с Иисусом — как они гуляют по зеленым холмам Галилеи; как она стоит на берегу озера и слушает Его проповедь, которую Он произносит из рыбацкой лодки; как она сидит на траве среди валунов, а Он, стоя на холме, говорит о милосердии, доброте и о том, что нужно подставлять другую щеку; она пила на чьей-то свадьбе Его вино и почувствовала, как по ее щеке скользнула его улыбка, когда он прошел мимо.

Мария рассказывала о сборщиках налогов и священниках, об умершей девочке и о человеке по имени Лазарь. Амелия видела ужин, состоявший из рыб и хлебов, чувствовала запах пыльных дорог и троп Палестины и слышала цокот копыт лошадей, на которых проезжали римские солдаты.

Этот душный воздух, жара, гудение пчел и весь сад как будто погрузились в другое время и в другое место и увлекли за собой Амелию. Еле слышный голос Марии вызывал в ее сознании живые образы. И вдруг…

Она увидела Его! В саду у Рахили! Еврея-отступника и мирного проповедника, вооруженного фанатика и сына Божьего — все эти образы вихрем взвились с раскаленного каменного пола и, призрачно мерцая в воздухе, наконец-то слились и превратились в человека.

Амелия оцепенела. Слова Марии, роящиеся в густом воздухе вместе с пчелами и стрекозами, соткались в человеческий образ, и Амелия увидела Его. Когда Мария рассказывала, как вопрошал Иисус, почему Господь возложил это бремя на Него, Амелия видела сомнение в Его глазах и капельки пота на лбу. Когда же она рассказывала о том, как Он молился, Амелия видела исходившее от Его лица сияние. И все, что она слышала об Иисусе, которого проповедовали и о котором спорили, слилось в единый облик, который уже не был ни мифом, ни загадкой, но Божественным Человеком, рожденным женщиной, который взвалил на свои плечи все слабости, сомнения и надежды — весь удел человечества.

— А потом Его предали, — произнесла дрогнувшим голосом Мария. — Римские солдаты сорвали с Него одежду и стали насмехаться над Ним, они прокололи Ему лоб шипами и в клочья изодрали спину кнутом. А затем моего Учителя принудили нести перекладины, предназначенные для Его креста, через весь Иерусалим, и люди смеялись и кидали в Него грязью. Его запястья и ступни прибили гвоздями, а потом высоко воздвигли крест, чтобы Его было видно всем. И мой добрый Учитель висел на нем, беспомощный и истекающий кровью, униженный и посрамленный. А когда на Его раны стали слетаться мухи, и в легких уже почти не оставалось воздуха, а на лицо легла тень предсмертной агонии, Он заговорил. Он попросил Отца, чтобы Тот простил людей, которые сотворили это с ним.

Кто-то заплакал, и в этих еле слышных всхлипываниях было больше боли, чем во всех громких завываниях плакальщиков. Остальные были настолько ошеломлены, что едва могли дышать. Амелия была глубоко тронута. Ни одна проповедь Петра, никакие призывы Павла, ни чтение свитков, писем и евангелий не смогли совершить того, что удалось старой Марии своей простой тихой речью — вызвать образ Иисуса.

Амелия прижала ладонь

к груди — она еле дышала — и удивилась, нащупав под одеждой ожерелье. Потом, вспомнив, что это такое, вынула из-под платья подвеску и в преломленном солнечном свете вгляделась в голубой камень. Сейчас она видела в нем человека, истерзанного римскими солдатами, по его лицу струилась кровь, тело было покрыто синяками и ссадинами. Амелия видела столько распятых преступников, но она никогда не видела в них человека, не задумывалась о том, что в изувеченном теле еще живы разум и душа. Сколько же невиновных было среди этих несчастных, висевших на крестах, вдоль Виа Аппиа? У скольких из них были семьи, любимые, дети? У подножий многих крестов рыдали люди.

— Да, — сказала Мария, и голос ее напрягся, — после всего того, что выстрадал мой Учитель, он попросил своего Отца простить своих палачей.

Амелия почувствовала, как ком подкатил у нее к горлу. Сквозь слезы она вглядывалась в синий кристалл, который, казалось, вот-вот растает у нее в ладонях. «После всего, что с ним сделали, Иисус попросил Отца простить людей, которые так с ним поступили!» Она отчетливо увидела, что находится внутри этого камня. Ничего похожего на призрак египетской царицы и не молящийся Симон Петр — это был распятый на кресте Иисус, протягивающий к ней руки и готовый принять ее в свои объятия. Именно так, как напророчил ей предсказатель!

Она крестилась.

Все пришли посмотреть на это — все ее новые друзья, а потом они вместе сидели за трапезой, молились, смеялись и плакали. Рахиль сама совершила этот обряд в своем бассейне, и слезы радости потекли у нее по щекам, когда Амелия подставила голову под льющуюся воду. Амелию не волновало то, что ее семья ничего не знает о произошедшей с ней перемене. Они бы все равно не поняли, так что она даже и не пыталась ничего объяснять. Может быть, со временем, думала Амелия, она расскажет об этом, и, может быть, кто-нибудь из ее детей обратится в новую веру. Это была ее тайная надежда — увидеть, как Корнелия вместе с другими членами семьи, с просветленными лицами будут стоять на коленях в фонтане Рахили.

— Что это? — услышала она голос Корнелия, вошедшего в сад. Он говорил по привычке, ни с кем не здороваясь и ни к кому не обращаясь.

Амелия занималась цветами, в первый раз с удивлением заметив, как восхитительно пахнут летние розы. Она смотрела на мир новыми глазами — так же, как, по преданию, смотрел апостол Павел, когда с его глаз спала пелена. Все вокруг стало ярче — мир как будто ожил. Как эти розы. Она решила срезать букет для Фиби, которая слегла с летней простудой, и навестить ее. Это была одна из обязанностей членов домашней церкви — совершать бикур-хойлим, великую мицву, или добрые дела, — навещать больных, но Амелия не думала об этом как об обязанности. Она уже относилась к Фиби как к своей сестре.

Амелия была еще не так крепка в вере, как Рахиль. Она ощущала в себе силу, но многое ее обескураживало. Она вряд ли смогла бы это кому-нибудь внятно объяснить — у нее не было для этого подходящих слов. Она не могла сразу принять все в новом учении. Например, Бога, которого никто не видит. У которого нет ни статуй, ни изображений. Амелия никогда прежде не обращалась к духу. Молиться ей помогала ее голубая подвеска, в которой она видела распятого Спасителя. Другие прихожане тоже использовали изображения: люди не видели никаких причин отказываться от знакомых образов и символов, настраивающих на молитву. Гаспар молился перед статуей Диониса, который тоже был распятым богом; Джапет так и не снял крестик Гермеса; а новообращенный из Вавилона, поклонившийся раньше Пастуху Таммусу, нарисовал в саду у Рахили маленькую фреску, на которой Иисус был изображен в виде пастуха, державшего на плечах ягненка. Амелия также с трудом могла принять существование одного Бога и отсутствие Богини — разве все в этом мире не имеет мужского и женского начала? Поэтому Амелия, подобно христианам, по-прежнему молившимся Изиде, сохранила веру в Юнону, благословенную девственницу. Другие догматы новой веры также были ей пока непонятны, но одно она знала точно: Иисус простил ей ее грехи и слабости, и теперь она стоит на пороге новой жизни.