Благословенный Камень
Шрифт:
Амелия, уже не чувствовавшая боли, только странное онемение, снова посмотрела на Корнелия, наблюдавшего за тем, как горят ее друзья-христиане. На его лице застыло выражение беспредельной ненависти. И она вспомнила, что уже видела подобное выражение на лице мужа. Да, да, это тоже это тоже было в цирке — их пригласили в императорскую ложу, и толпа восторженными криками приветствовала Амелию. Корнелий поднял руки, решив, что приветствуют его, а мать Нерона, окатив его ледяным презрением, обозвала идиотом, и тогда Корнелий посмотрел на жену с тем же выражением смертельной злобы …
И внезапно Амелия все поняла.
Амелия не плакала так никогда в жизни, даже в тот день,
Помимо горя она испытывала и другие чувства: гнев, горечь, ненависть. Горючим ядом они выходили из нее вместе со слезами, насквозь промочившими подушку, пока наконец уже далеко за полночь ее рыдания не стали стихать, и тогда она села в постели, чувствуя, как в ее сердце растет вражда. Не к императору Нерону и не к черни в цирке, а к одному человеку — к чудовищу, которого зовут Корнелий.
Она прокралась в его спальню и стояла над ним, пока он спал, а в голове у нее один за другом возникали вопросы: «Почему Нерон казнил христиан? Как он вообще про них узнал? В Риме религиозных сект, как звезд на небе. А мы — всего лишь одно из направлений еврейской веры. Вряд ли ушей Нерона могли достичь слухи об этих людях… если только кто-то не назвал их ему. Кто-то, кто хотел насладиться видом нашей гибели. Это сделал ты, Корнелий? Ты решил в очередной раз меня наказать? Какое же ты чудовище! Иисус на кресте простил своих мучителей. Но я не могу простить тебя, Корнелий».
Ей пришло в голову, что она может убить его прямо сейчас, пока он спит. Ударить его, спящего, а потом поднять шум, сорвать с себя одежду и сказать охранникам, что это сделал ворвавшийся в дом грабитель. Она разделается с этим и станет свободной. Но она понимала, что никогда не убьет Корнелия. Его смерть не даст ей свободы — она уже получила ее от Другого.
Она вышла из дома в сопровождении единственного раба, огромного африканца, принявшего христианскую веру, который освещал ей путь фонарем и был достаточно сильным, чтобы защитить ее на ночных улицах от любых воров и грабителей. Подойдя к шумному доходному дому — одному из немногих, которых не тронул Великий пожар, — они вышли, и африканец пошел впереди нее вверх по узкой каменной лестнице. В воздухе стояло зловоние, под ногами сновали крысы, на стенах чернели непристойные надписи. Дверей не было, вместо них в проемах висела какая-то рвань.
Амелия ничего не боялась. Это была уже другая женщина.
Подойдя к дверному проему, на который ей показали, она отдернула полог и заглянула внутрь. Из глубины этой конуры на нее недоуменно уставилась сгорбленная старуха. Она ела кашу из деревянной миски при свете луны — единственного здесь источника освещения.
Амелия откинула с лица вуаль и поднесла к лицу фонарь, чтобы женщина могла хорошо ее рассмотреть.
— Ты узнала меня, матушка? — спросила она, уважительно обращаясь к старухе.
Испуганная женщина смотрела на нее молча.
— Не бойся. Я пришла не для того, чтобы причинить тебе зло. — Амелия вытащила и положила перед ней на стол несколько монет. — Скажи, ты узнала меня?
Повитуха посмотрела сначала на деньги, потом на свою удивительную гостью. Она поставила на стол миску, вытерла руки о платье и сказала:
— Я тебя помню.
— Семь лет назад ты принимала у меня ребенка. Девочку.
Старуха кивнула.
— У этого ребенка был какой-нибудь изъян?
Женщина опустила голову:
— Нет…
Амелии
Теперь Амелия знала правду: не ее ненавидит Корнелия.
Вернувшись в свой особняк на Авентине, Корнелий чувствовал полное довольство жизнью. Он только что выиграл процесс, снискав восторженные крики толпы. В его доме вновь воцарился покой, Амелия стала прежней Амелией. Увидев казнь христиан на арене цирка, она вновь стала тихой и покорной. И даже перестала открыто носить это проклятое ожерелье.
Зайдя в атриум, он удивился, куда это подевались рабы. Фило всегда встречал его, однако сейчас мажордома нигде не было видно. Он уже собирался позвать его, когда вдруг услышал тихое пение. Он подошел ближе к саду и услышал слова, произносимые на латыни: «Отче наш, несущий на небесах, да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое. Да будет воля Твоя, хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам грехи наши, и избави нас от всякого зла».
Корнелий вошел в открытый проход и заглянул в сад. Группа из нескольких человек — в основном это были незнакомые люди, но среди них были и его собственные рабы, в том числе и Фило, — стояли, воздев руки, откинув головы и закрыв глаза, и пели. А потом он увидел, что перед ними стоит Амелия и руководит их пением.
Когда они все перекрестились и произнесли «Аминь», Амелия открыла глаза и встретилась с ним взглядом.
Они оба поняли, что это конец.
Так как Нерон конфисковал дом Рахили, все вещи и всех ее рабов, это субботнее собрание должно было проходить в доме Фиби. Но Фиби была старой, ее мучил артрит, ей нужна была помощница. Амелия была на рынке — закупала продукты для предстоящей трапезы. Несмотря на участь, постигшую Рахиль и остальных христиан, христианскую веру принимаю все больше и больше людей, особенно после того, как Нерон прекратил их преследование, так что на это собрание должно было прийти довольно много народа. Амелия выбирала не слишком дорогое вино, а сама думала о распятых в цирке.
По городу ходила нехорошая молва. Говорили, будто Нерон решил задобрить небеса после Великого пожара. Жрецы сверились с Сивиллиными книгами и стали возносить молитвы Вулкану, Церере и Прозерпине. Также попытались ублажить и Юнону. Но ни щедрость императора, ни задабривание богов не смогли заглушить зловещие слухи, что император намеренно поджег Рим. А для того чтобы подавить эти слухи, Нерону понадобились «виноватые». И ими стали евреи.
Никто не знал, почему он решил свалить все именно на них, но у Амелии были свои предположения на этот счет. Люди говорили, что, наверное, это из-за того, что христиане были богатые, а римляне всегда завидовали богатым и относились к ним подозрительно, интересуясь, как они смогли разбогатеть. Говорили, будто они занимаются черной магией и приносят в жертву детей. Странно, но после казни в цирке преследования христиан прекратились. И замысел Нерона привел к прямо противоположному результату, потому что эти мученики, в конечном счете, вызвали сострадание у тех, кто чувствовал, что в жертву приносят невинных людей, и скорее всего, для того, чтобы удовлетворить жестокость одного-единственного человека, а совсем не ради народа. В любом случае, никому не была интересна эта малоизвестная секта, даже Нерон забыл про них — у него было слишком много собственных проблем. Поэтому христиане вновь были в безопасности.