Благословенный Камень
Шрифт:
За этот год, прошедший со времени Великого пожара, Амелия больше не обсуждала с дочерью любовницу Корнелия. И все же она чувствовала, что это стоит между ними холодной стеной.
Над цирком простиралось безоблачное голубое небо; позже, чтобы защитить людей от солнца, должны были развернуть навесы. В воздухе над рядами витали ароматы еды — это торговцы готовили для зрителей угощения: свиные колбаски с горячим хлебом, жареных голубей, сваренную на пару рыбу, теплые фруктовые пироги и медовое печенье. Гул голосов заглушал рев перепуганных, мечущихся в клетках хищников. Зрители были особенно взбудоражены, потому что ходили слухи, что Нерон приготовил для сегодняшнего представления какой-то сюрприз, который ему удалось сохранить под строжайшим секретом. Когда рев труб возвестил о прибытии
Открытие было пышным, с фанфарами и религиозными обрядами, потому что игры уходили своими корнями в многовековой ритуал поклонения богам. В воздухе курили благовония, жрецы и жрицы закалывали ягнят и голубей, принося их в жертву Юпитеру с Марсом и Аполлону с Венерой. Зрители, все без исключения, понимали, что у цирковых зрелищ есть и другая сторона и что подобный кровавый спорт необходим для благосостояния и дальнейшего процветания империи.
По песку с величайшей помпой прошествовал Нерон — чернь взревела при его появлении. Усевшись в своей императорской ложе, он дал приказ начинать игры. Затрубили фанфары, и началась импровизированная пантомима, потом на арене выступали заклинатели и маги, акробаты и клоуны, дрессированные медведи и ловкие наездники, танцевали девушки в роскошных нарядах, после этого показали слонов, жирафов и верблюдов. Забавное представление со страусами, которых так долго держали взаперти, что, оказавшись на воле, они как безумные начали метаться по арене, чрезвычайно повеселило публику, потому что неожиданно вышли лучники и стали стрелять в перепуганных птиц, пока не перебили всех. Потом начались кровавые игрища: гладиаторские бои, травля зверей и потешные бои — после каждого из них песок становился красным от крови. В перерывах между представлениями на арену с баграми и цепями выходили рабы, уносили трупы и туши и насыпали свежий песок, а зрители в это время ели, пили и облегчались.
Время шло, день становился все жарче. Переполненные уборные издавали смрад, а запах крови — как ни засыпали ее песком — уже наполнил воздух. Когда чернь уже начала выказывать беспокойство, протрубили трубы, и Нерон объявил, что по воле богов он нашел виновников пожара, уничтожившего их любимый город, убившего и искалечившего их родных и близких. Отворились ворота, и на арену, спотыкаясь и моргая от яркого света, вышла группа оборванных людей. Амелия удивленно смотрела на них. Она думала увидеть кровожадных разбойников, дезертиров, которых обычно казнили подобным образом. Однако среди них были только… женщины, старики, дети!
— Корнелий, — резким голосом, но тихо, чтобы ее никто не услышал, спросила Амелия. — Нерон ведь не думает, что эти люди и вправду могли устроить Великий пожар?
— У него есть доказательства.
— Но посмотри на них, — сказала она. — Вряд ли они…
Она нахмурилась. Ей показалось или она и вправду заметила среди них знакомые лица? Она подалась вперед, прикрыв глаза ладонью. Этот старик… как он похож на Петра, старого рыбака, который был частым гостем в доме Рахили.
Она ахнула — это и был Петр! Солдат бил его кнутом, пока он не упал на колени, вызвав одобрительный рев толпы. И Присцилла здесь! И Флавий, и старый Саул!
— Благословенная матерь Юнона! — прошептала Амелия. — Корнелий, я знаю этих людей!
Он промолчал в ответ, и она, взглянув на него, была потрясена, увидев на его лице самодовольную улыбку. Он не ответил на ее взгляд, он, не отрываясь, смотрел вперед, на представление, в подготовке которого лично принимал участие.
А потом Амелия увидела нечто, от чего у нее сжалось сердце и ком подкатил к горлу. Она зажала рот ладонями, но крик сдержать не смогла. Там, внизу, по окровавленному песку, с распущенными волосами, шла Рахиль. Ее подталкивали кончиком копья. Даже отсюда Амелии были видны раны и синяки на ее теле.
Она не могла пошевелиться, не могла произнести ни звука, глядя, как эти люди, спотыкаясь, приблизились к разложенным на песке деревянным крестам; как конвой ударами хлыстов заставил стариков, женщин и детей опуститься на колени; как их заставили влезть на кресты и лечь на спину под хохот и издевательства полутора сотен тысяч зрителей, которые вопили: «Смерть евреям!»
Амелия наконец с трудом произнесла:
— Корнелий, ты должен это прекратить!
— Тихо! Император!
Амелия оглянулась на Нерона, который как раз в этот момент случайно взглянул на нее. Когда же он приветливо помахал ей рукой и она не увидела никакой угрозы в его улыбке и никакой злобы во взгляде, она поняла, что император и понятия не имеет о том, что она имеет отношение к этим людям, которых сейчас казнят.
Она снова посмотрела на Корнелия, его красивый профиль римского патриция был четким, как на монете.
— Прекрати это, — сказала она уже тверже. — Ты не можешь этого допустить. Эти люди невиновны. Это мои друзья.
Он посмотрел на Амелию так, что ее пронизало холодом до мозга гостей.
— А почему я должен делать то, о чем ты просишь? Ты же никак не отреагировала на мои просьбы. — Он выразительно посмотрел на голубой камень, висевший у нее на шее.
Амелии вдруг стало плохо.
— Ты делаешь это, чтобы проучить меня? Убиваешь невиновных людей, потому что… — Ее затошнило. — Потому что ненавидишь меня? Ради всего святого, Корнелий, какое же ты чудовище!
— Милая, дорогая Амелия, — сказал он, улыбнувшись, — ты тоже умеешь порадовать чернь. — Он помахал рукой зрителям, и те издали оглушительный рев одобрения.
Казнь Рахили и остальных христиан превратили в фарс. Тех, кого не приговорили к распятию, одели в шкуры диких зверей, и их разорвали на куски собаки и львы. Распятие оставили напоследок, отложив его до заката, чтобы вид жертв, горящих заживо, произвел наибольшее впечатление. Окаменевшая Амелия смотрела, как в воздух на канатах, которые тянули другие осужденные христиане, поднимались кресты. Она слышала, как пели, молились и стонали висевшие на крестах христиане, когда их одного за другим стали поджигать. Зрители восторженно вопили, глядя, как кричат и корчатся жертвы в языках пламени. «Умрите! — кричали они. — Умрите, проклятые поджигатели нашего города!» На их лицах Амелия видела радость мщения, потому что многие из них потеряли в пожаре дома, имущество и близких. Они уйдут домой умиротворенными и больше не будут так горевать, а слухи о том, что Нерон сам поджег Рим, постепенно сойдут на нет.
— Я должна это прекратить! — Амелия хотела подняться, но Корнелий крепко сжал ее руку.
— Ты с ума сошла? — прошипел он. — Подумай о своей семье!
Она оглянулась через плечо на Корнелию и ее сестру, которые шушукались, показывая на кого-то в судейской ложе. Оба мальчика — Гай и Люций, которым все это уже порядком наскучило, взобрались на верхний ярус и плевали оттуда на головы сидящих внизу людей. Ее взрослые сыновья и зятья сидели, развалившись в креслах, и, лениво поглядывая на арену, потягивали вино.
Амелия зарыдала. Вдыхая дым и запах горелого человеческого мяса, она чувствовала, что вместе с этим запахом огонь, в котором горят распятые, проник ей в глотку, в грудь и стал жечь ей сердце. Ее тошнило, каждый нерв, каждая клеточка ее тела отдавались болью. Рахиль уже нельзя было узнать, и, хотя ее обугленное тело еще шевелилось, Амелия молилась, надеясь, что ее подруга уже мертва.
Справедливость казни не вызвала ни у кого ни малейших сомнений. Никто не подумал, что Нерон решил обвинить невинных, чтобы положить конец слухам о своей причастности к Великому пожару. Никто не усомнился в виновности евреев-отступников, называвших себя христианами, о которых в городе уже ходила дурная слава. Одной из территорий, не пострадавших от пожара, был район на другом берегу Тибра, где располагалось большое еврейское поселение. И еще никто не забыл, как каких-то пятнадцать лет назад император Клавдий выслал из Рима нескольких евреев-выскочек, которые своими диспутами о Христе в синагогах чуть было не спровоцировали восстание.