Благословенный. Книга 6

Коллингвуд Виктор

Но самой большой отдачи я ожидал от другого проекта.

Уже год, как мы занимались невиданным ранее проектом: открытием огромных магазинов розничной торговли компании «Русский дом». Время для этого было самое благоприятное: Россия входила в Европе в моду.

Удивительно, как военная победа может изменить имидж нации. Только вчера нас рассматривали как натуральный «медвежий угол», не блещущий ни научными, ни культурными, ни техническими новинками. Но стоило устроить локальный геноцид британского флота — и вуаля! Россия тут же вошла в моду; парижане начали носить зимнюю одежду «а ля рюсс», во Франкфурте и Антверпене возникли высоченные «русские горки», во множестве городов вводили электрическое освещение и зимние праздники. В

общем, на нашу страну теперь смотрели как на дивный сад чудес, откуда-то и дело вырывались в мир разного рода чудесные устройства, вкусные продукты и смертельно опасное оружие.

Это немедленно сказалось на наших торговых делах. Резко вырос спрос на русские товары; и я верил, что компания «Русский Дом», открыв в Европе несколько грандиозных магазинов, сможет показать европейцам совершенно новый уровень услуг.

Развивалось и наше почтово-логистическое предприятие. «Общество Меркурий» захватывало рынок в немецких землях, делая также большие успехи в Австрии и Италии; в планах были Франция, Англия и Иберийский полуостров с выходом на обширные испанские и португальские колонии. Как я планировал, эти два крыла бизнеса постепенно должны были объединяться на почве дистанционной торговли по образцам: например, заказанные по каталогу «Русского дома» галантерея и одежда будут рассылаться по адресатам в быстрых почтовых дилижансах Меркурия и выдаваться в его почтовых отделениях, а при наличии к тому возможности — просто доставляться до порога дома. На нас должна была сработать и новизна товаров, и грандиозный масштаб деятельности, и хитрые схемы налоговой оптимизации: так, в Англии после ратификации соглашения о свободной торговле весь ввоз будет осуществляться беспошлинно, а с немецкими землями, с Голландией, гигантской Австрией и Испанией велись переговоры о том, что «Русский дом» будет работать экстерриториально, не выплачивая никаких таможенных сборов за ввозимые и реализуемые через этот магазин товары.

В общем, погруженный в дела по самые уши, я смело строил наполеоновские планы и питал самые радужные надежды, когда из Пруссии в Петербург дошла весть, что мой тесть, Александр Суворов, умирает в Кенигсберге.

Глава 4

Известие это разом поломало все мои планы. Надо было ехать спасать любимого тестя, или, хотя бы, сделать всё, что в моих силах, дабы помочь ему. Наташа, несмотря на вторую беременность и совершенно ужасные в это время года дороги, порывалась поехать со мною. Насилу удалось убедить ее дождаться весны! И буквально через день по получении страшной вести я, провожаемый заплаканной супругой, прихватив с собою адъютанта Волконского и нескольких врачей Морского госпиталя, уже нёсся из Петербурга по направлению к Луге.

Дорога выдалась тяжёлой. Из-за спешки мы останавливались ночевать на обычных почтовых станциях, как и все прочие путешественники, страдая от холода, тараканов, клопов и переполненных, заледенелых станционных нужников. Но настоящее испытание ждало нас впереди: однажды, где-то на подъезде к Пскову, под вечер мы попали в такой туман, что ямщик сбился с дороги. На дороге вдруг пошли страшные, как их тут называют, «зажоры» — ямы, полные талой водой; в иные из них лошади проваливались по брюхо. Наш ямщик, Василий, к исходу дня был уже совершенно мокрый; иной раз сани целиком уходили под воду, и нам с Волконским, чтобы не нырнуть вместе с ними, приходилось вставать, придерживая друг друга, пока мы с горем пополам не выезжали из зажоры. Вдобавок, постоянно мела пурга, мокрые хлопья слепили глаза, и когда стемнело, дорога стала совсем не видна. Наши сани (я ехал с Волконским), во время очередного снежного заряда сбились с пути, и пошли далее целиною, тщетно надеясь выйти на дорогу вновь.

«Вот она — Россия!» — философски думал я, вглядываясь во тьму, лишь слегка озаряемую тусклым светом небосвода, и с беспокойством ощущая, как постепенно замерзают промокшие насквозь

ноги. «Какой бы ты ни был могущественный правитель, но стоит кучеру сбиться с пути, и вот ты уже на краю гибели». В памяти тут же начали вставать истории про путников, таким же образом сошедших с торной дороги и, заблудившись, просто замерзших вместе с ямщиком и лошадьми. Таких рассказов здесь слышал я немало, причём речь шла о непростых людях — богатых купцах или дворянах. А ведь с мокрыми ногами можно запросто схватить воспаление лёгких, которое само по себе очень редко проходит! И ладно я, с путешествующий с целым взводом докторов за спиною; а что делать вот такому вот промокшему насквозь Васе? Везёт он, скажем, плиточный чай по Сибирскому тракту, и попадает в такие «зажоры», а вокруг — ни одного доктора на тысячу вёрст… Стоит ли удивляться, что у нас такая высокая смертность?

— Слышишь, Василий, может, вернёмся по следу, да поищем дорогу? — спросил я кучера.

— Не сумлевайтесь, Ваше Величество, я ж направление знаю! Выйдем на дорогу, непременно! — с напускной самоуверенностью отвечал тот, совершенно меня не успокоив.

Между тем всё сильнее темнело, а лошади, идя по целине, выбивались из сил. Мы с Никитой Григорьевичем были встревожены и уже прикидывали, как будем ночевать прямо в поле, но тут Волконский воскликнул:

— Эй, Василий, постой-ка! Смотри, вон там, вроде бы блеснул огонёк?

Мы встали и принялись яростно вглядываться в ночную тьму. Действительно, в разрывах снежных зарядов где-то вдалеке виднелся тусклый жёлтый свет, как будто кто-то поставил на подоконник свечу.

— Как думаешь, Василий, далеко до него? — спросил я.

— Должно, с полверсты будет! Господский дом, видно!

— Думаешь? — с надеждой спросил я.

— Конечно! Крестьянское оконце мы бы и заметить не смогли бы! — уверенно заявил ямщик.

— Ну, поехали тогда, с Богом! — произнёс я, надеясь на традиционное русское гостеприимство.

Вскоре мы увидели в облаке густого падающего снега очертания большой дворянской усадьбы. Юный Волконский, смущаясь, поднялся по заснеженным каменным ступеням и постучал. Ему не сразу открыли, и моему адъютанту пришлось довольно настойчиво барабанить в дверь. Наконец, блеснул свет в проёме, Никита Григорьевич что-то объяснил открывшей прислуге, и дверь до поры захлопнулась: видимо, слуга пошёл докладывать о случившемся своим господам.

— Никита, давайте не будем пока раскрывать моё инкогнито — попросил я Волконского. — Не стоит способствовать распространению слухов!

— Как же вас представить, Александр Павлович? — удивился тот.

— Ну, скажем, капитан Иванов! — выпалил я первую попавшуюся фамилию

— А имя?

— Ну, Александр Иванович!

— Слушаюсь, Ваше Вел…

— Цыц! Какое Величество?!

— Слушаюсь, капитан! — на новый манер, без «благородий», ответил Волконский и тут же принялся срывать с мундира свитский аксельбант и вензель, торопливо пряча знаки своей близости ко двору в карман шинели.Мне, к счастью, этого не требовалось — по примеру Иосифа Виссарионовича, любившего полувоенную форму, я ездил в морском мундире безо всяких знаков различия.

Наконец нам отворили, и мы смогли уйти с промозглого холода в тепло человеческого жилья. О, какое же это прекрасное чувство, когда, намерзнувшись на улице во тьме «волчьей ночи», приготовившись мысленно к самому скверному исходу, ты оказываешься вдруг в тепле, рядом с доброжелательными людьми! Нет, кто не бедствовал на русской дороге, тот не ведает счастья избавления!

Хозяином оказался военный, майорского чина, по фамилии Епишев, Григорий Александрович. Встретил он нас по-простому, в шлафроке. Дородная его супруга, Елизавета Тимофеевна, в розовом домашнем капоте*, представившись непрошенным гостям, отправилась тут же хлопотать насчёт ужина и чая; хозяин же первым делом проводил нас в отведённые помещения, дабы мы смогли скинуть, наконец, мокрую одежду и привести себя в порядок.