Благую весть принёс я вам
Шрифт:
Лучина прервал его, досадливо скалясь:
– Всю плешь он мне этим проел, великий вождь. Никакого сладу с ним нет. У-у, несчастный, - кулак помощника подъехал к виску стоявшего на коленях стрелка, костяшки погладили вывернутый край колпака.
За спиной Головни звенела разноголосица становища, впереди, за стрельбищем, высились сосны - словно уснувшие стоймя великаны в серых меховиках, прихотливо отороченных понизу тальниковой бахромой. Стрелок стоял на коленях, тиская правой рукой лук; приоткрыв рот, мелко дышал, не сводя с вождя взгляда шероховатых глаз. Лучина подобрался, готовясь
– Кто таков?
– спросил Головня лучника.
– Сверкан, сын Одноглазого Пепла из рода Ильиных, великий вождь.
– И что же, бросал уже так камни, Сверкан?
– Воистину так, великий вождь. С Лучиной, помощником твоим, бросали.
Головня перевёл взгляд на Лучину.
– Ну и чего добились? Попали в кого?
Тот закряхтел, снисходительно улыбаясь.
– Едва людей не перекалечили. Эти ж камни - не угадаешь, куда полетят. Из лука хоть прицелиться можно. А это нелепица какая-то, забава для детворы. Грех и вспомнить.
Вождь снова посмотрел на лучника.
– Правду говорит мой помощник?
Тот кивнул.
– Истинную правду, великий вождь. Да ведь тут дело в сноровке - из лука тоже не сразу стрелять наловчились. Если много таких бросателей будет - один-то наверняка попадёт. А больше и не надо. Уж этот камень так кость крушит, что любо-дорого смотреть.
– Сам-то умеешь швырять?
– Могу, великий вождь.
– Ну покажь. Вон и цели рядом.
– Сей миг, великий вождь, - ответил тот, вскакивая.
– Только за бросалкой слетаю.
И помчался, смешно подпрыгивая, по исполосованному следами от полозьев снегу к мужскому жилищу, терявшемуся за краем обшитого неровными изгородями, неровно бугрившегося холма, над которым дрожали, теряясь в серой прозрачности, тёмные дымки. Лучина проводил его хмурым взглядом, отогнул край пушистого колпака, посмотрел на вождя, сверкнув льдинками глаз.
– Зря ты это затеял, - проворчал.
– Только время теряем.
Головня не ответил: неспешно двинулся вниз по склону, направляясь к толпе лучников. Охранники шли по бокам и сзади, положив копья на плечи. Лучина брёл следом, что-то бормоча под нос, облапив мохнатой рукавицей медные, с лёгкой прозеленью, ножны, болтавшиеся на кожаном поясе.
Лучники потеснились, освобождая путь вождю, зашептались, благоговейно таращась на него.
– Отсюда докинет?
– спросил Головня Лучину, встав на том месте, откуда стреляли по скособоченным, продырявленным в разных местах тюфякам.
– Докинет, - ответил Лучина, заслонённый от Головни дюжими копейщиками, один из которых не сводил с помощника пристального взгляда. Помолчав, добавил: - Он ещё одну штуку промыслил: петлю на древко набросил, чтоб копьё дальше летело.
– И что, летело?
– Летело.
– Чего ж молчал, мне не сказал?
– Да всё недосуг как-то...
– Лучина отвернулся, устремил взгляд на тюфяки с торчащими из них оперёнными стрелами.
– Лентяй ты, Лучина, - бросил вождь, глядя вдаль.
Тот хитренько покосился на него, улыбнулся криво:
– Грешен.
Скоро вернулся Сверкан. Прибежал запыхавшийся,
– Вот, великий вождь, эта она самая, бросалка, и есть.
Подмышкой он держал деревянный короб, в котором что-то громыхало и перекатывалось. Тетива лука наискось перетягивала меховик.
Копейщик принял из рук стрелка ремень, передал вождю. Тот помял его так и этак, помотал в воздухе.
– Ну давай, показывай своё искусство.
Сверкан поставил короб на снег, снял крышку, извлёк небольшой камешек с гладкими краями. Вложил камешек в срединную, широкую часть ремня, раскрутил правой рукой и резким движением вытянул руку вперёд. Камень чёрной точкой пролетел по дуге и вонзился в сугроб шагах в двух от тюфяка. Стрелки разочарованно загудели. Лучина хмыкнул.
– Не приноровился ещё, - смущаясь, пояснил Сверкан.
– Разреши ещё раз кинуть, великий вождь.
– Давай.
Второй бросок оказался не лучше прежнего - камень вообще улетел куда-то за тюфяк. Лучина беззвучно потешался. Сверкан, сцепив зубы, снова нагнулся к коробу. Пятна на его лице потемнели - вот-вот брызнут кровью. Он даже снял рукавицы, чтобы половчее взяться. Головня, скрестив руки, неотрывно следил за ним.
– Ещё раз позволь, великий вождь. Уж с третьего-то раза точно попаду.
– Кидай.
На этот раз Сверкан долго примеривался, топтался на месте, вытягивая руку с ремнём вперёд и в сторону, наклонял голову, скинув колпак для верности, и наконец, швырнул. Камень с коротким глухим всплеском вонзился в тюфяк, из рваной дыры посыпался снег. Ликующий вопль стрелков заглушил досадливый возглас Лучины:
– Попал таки.
Сверкан, сияя, повернулся к Головне. Тяжёлые, как заболонь, волосы его стекли по испятнанному лбу на глаза, упали на длинный вздёрнутый нос. Он ждал поощрения, похвалы или хотя бы признания, но Головня лишь почесал подбородок и, развернувшись, побрёл к становищу. Лучина торжествующе усмехнулся.
– Не впечатлил, видать, ты вождя.
– Потом рявкнул на остальных лучников: - Ну что застыли? За дело, живо-живо!
Головня уже наполовину поднялся по склону, скользя кожаными подмётками по узкой тропинке в снегу, но потом повернулся и зычно подозвал к себе Лучину. Тот неспешно потрусил к нему, беззаботно улыбаясь в щетинистые усы. Остановился в пяти шагах, опираясь на отставленную назад левую ногу, устремил на Головню открытый взгляд серых, как чистое серебро, глаз. Зрачки мерцали сквозь опушённые инеем ресницы, словно подмёрзшая лиловая голубика сквозь заснеженный лозняк.
– Выбери десяток парней - пусть поучатся у этого Сверкана. Через пяток дней хочу поглядеть на них.
И пошёл дальше, сопровождаемый как тенями тремя копейщиками. А Лучина так и остался стоять с открытым ртом.
Головня поднялся в становище и неспешно двинулся в свою избу. Перед ним волной плыла тишина. Общинники, завидев вождя, умолкали, провожали его почтительными взглядами, дети переставали носиться как угорелые, замирали, словно видели перед собой опасного зверя, а гости по своему обычаю снимали колпаки и кланялись; коверкая слова, желали долгих зим и крепкого здоровья.