Благую весть принёс я вам

Волобуев Вадим

– Знать, судьба такова, - вздохнул ему.

Тот опять задрыгался под ладонью стражника, часто-часто засопел, аж сердце захолонуло - по бороде, застывая на ходу, потекла пузырчатая белая слюна.

– Ты не серчай на меня, Жар, - продолжал Лучина.
– Сам видишь... подневольный человек. Головне лучше знать. Науку-то раньше меня увидишь... замолви там словечко.
– Он посмотрел на стражника, произнёс: - Убери лапу.

Тот отпустил Жара, выпрямился, непроницаемо взирая на палача. Жар зажмурился, замер, как собака в ожидании удара. Лучина вздохнул, встал сбоку от казнимого, двумя руками занёс над собой топор. Постоял, прицеливаясь, затем с досадой закряхтел и, снова опустив топор,

начал зубами стягивать с ладоней рукавицы. Те не давались, застревали, Лучина спешил, тянул их на себя - сначала одну, потому другую. Народ ярился, подзуживал его, неистовствовал. Головня раздражённо крикнул:

– Хватит возиться! Руби!

Жар, открыв глаза, косился на своего палача. Щека его мелко дрожала. Он широко раскрыл рот, будто задыхался, и вдруг заверещал что есть силы:

– Слава великому вождю! Слава великому вождю!

Лучина, скинув рукавицы, опять ухватился за топор - от холода древесины заныли запястья.

– Не шевелись.

Жар, видно, не услышал - дёрнулся. Топор прошёл вскользь, смахнул Косторезу правое ухо с вместе кожей, вонзился в дерево. Жар заорал, покатившись по снегу. Стражник бросился за ним, подхватил, опять потащил к колоде. Кровь испятнала снег вокруг Жара. Сквозь рёв толпы прорезались истошные визги Косторезова семейства и собственный крик умельца:

– Слава великому вождю!

Лучина зарычал, теряя голову:

– Прижми!

Стражник вдавил лицо Жара в колоду, потом отскочил, чтоб не задели. Топор, тускло отсвечивая, опять поднялся над головой Лучины. На этот раз удар был точен. Башка откатилась, разбрызгивая алые пятна, тело свалилось на левый бок. Толпа зашлась в оглушительном крике. Лучина, тяжело дыша, смотрел на труп товарища. В ушах его свистело, по щекам стекали капли пота, руки гудели мурашками. "Сделано", - повторял он себе, будто не верил в совершённое. Он, Лучина, только что умертвил родича. Поднял руку на своего. Преступил важнейший закон общины. И что? Разве обрушились на землю небеса? Разве растаял внезапно снег, обнажив мёрзлую траву? Или поменялись местами север и юг? Нет, ничего этого не случилось. Лишь смеялись, таращась пустыми глазницами, черепа с вершин воткнутых шестов, да взметались тревожимые ветром лошадиные гривы и хвосты на коновязях. А сквозь свист и шум гремел голос вождя: сухой и жёсткий как удар хлыста.

– Отныне никаких оберегов! Никаких чародейств! Только молитва! Кто будет ворожить - тот враг мне и богине. Кто утаит оберег - тот осквернён.

Вождь поднял над собой связку сорванных с шеи амулетов. Ворсинки его колпака трепетали на ветру.

– Прочь заклинатели и ведьмы! В огонь обереги и реликвии! Всякая ворожея - суть изменница. Где колдовство - там и пришельцы. Выжигать нещадно. А ежели кто укроет у себя чародея, вместе с ним под топор пойдёт. Следите, люди, внимательно следите! Каждый из вас - воин добра. Каждый должен исполнять свой долг. Вынюхивайте крамолу как псы, давите её как медведи, грызите как волки! Коварство пришельцев беспредельно. Оглянитесь! Быть может, измена сидит в вашем друге, или в брате, или в вашем отце. Будьте бдительны! Помните: врага мы узнаем не по словам, которые всегда лукавы, не по поступкам, кои всегда обманчивы, но по злобе в душе, по растленности ума, по зловещему блеску в глазах. Не бойтесь промахнуться! Не бойтесь напраслиной погубить своих близких! Я, ваш вождь, сумею отличить добрых от злых. Идите ко мне со своими тревогами, идите со своими страхами, идите с печалями, да утешу вас. Я скажу вам, кто чист перед Наукой, а кто поддался соблазну с юга. Твёрдо держите веру в своём сердце - да спасётесь!..

Слуги уволокли тело умельца, стражники насадили голову Костореза на заострённый шест. Лучину оттёрли назад,

за спины охранников, и на площадке для казни, среди беспорядочно торчащих шестов с черепами, началось очередное действо - расправа над семьёй Костореза. Не пощадили никого, даже младшую дочь. Девчонку положили на колоду, обагрённую кровью её родителей и полоумной сестры. Она верещала, кусалась, пинала своих мучителей слабыми детскими ножками. Стражники посмеивались, говорили друг другу: "Ишь ведьмачка кочевряжится. Желчь из неё выходит. Боится, стер-рва. Скулит...". Голову ей отсёк один из охранников Головни - сыновья Хвороста побрезговали марать руки малозимкой.

Тела убитых бросили на съедение псам, чтобы даже могил не осталось от проклятых изменников. Затем развели большой костёр, в который люди принялись швырять свои обереги. Головня сделал это первым: подошёл и кинул в пламя фигурки серебряного тюленя, медного соболя и железной гагары. Потом закричал как полоумный и пустился в пляс. Вслед за ним ударились в неистовый танец и остальные.

Часть третья

Глава первая

– Господин, собственными ушами я слышал, как Медяк-Остроглаз говорил однорукому Вару, что Сверкан-Камнемёт хранит у себя реликвию. А жена его - знахарка, заклинает на железо. Через неё идёт у коров опой и язва. Намедни глянула на дочку Топтыги-Валуна, та и свалилась в горячке. Глаз у неё недобрый, это всякий подтвердит.

Хворост неспешно отпил из белой фарфоровой чашки сливок с ягодой, разгрыз шаткими старческими зубами горьковатый орех (лакомство с юга), втянул ноздрями можжевеловый дым, поставил чашку на изящный кедровый столик с тремя ножками в виде безногих зубастых тварей и посмотрел на ябедника. Тот стоял перед ним на коленях, мял обтёрханые рукавицы. В спутанных чёрных волосах застряла зола, неровная пышная борода мерцала рыбьими чешуйками. Глаза опущены, спрятаны - знак сомнения. Не уверен в своей правоте доносчик, смущается.

– Молодец!
– промолвил Хворост.
– Ежли правду толкуешь, награжу. Кто-нибудь видал эту реликвию?

– Никто, господин. Но она есть! Всякий это знает!

– Никто не видал, а всякий знает. Откудова?

Доносчик затруднился. Хворост брезгливо созерцал пришедшего, борясь с искушением дать ему ногой по роже. Не иначе, позарился на соседское имущество, сволочь. Или мстил за что-то. Сколько уже их прошло перед его глазами - ябедников, сводивших счёты с соседями. Только отвлекают от насущных дел.

– Чего ещё поведаешь?
– устало спросил Хворост.

Человек поёжился, озираясь, потом заговорщицки промолвил, потянув шею к сидящему на лавке старику:

– У Сверкана нелады с господином Чадником. Сверкан за какой-то подарок одолжил ему своего слугу, а тот возьми и покалечься - два пальца себе отхватил топором. Сверкан затребовал подарков за урон, а гость не хочет давать, говорит, не его вина. С тех пор у них вражда. Сверкан даже вождю нажаловаться грозил.

– Ну и чего, жалился?

– Не успел ещё.

Хворост нахмурился, вспоминая что-то.

– Погодь-ка. Этот Сверкан - не Лучины ли человек?

– Так и есть, господин. Два пятка воинов в подчинении имеет. Учит их швырять камни из скрученных ремней.

Хворост откинулся к бревенчатой стене, прикрытой тепла ради толстой серой тканью. Брови его разъехались в стороны.

– И, говоришь, у него жена ворожит?

– Над железом, господин.

Хворост ощутил слабое озарение. Что-то такое неощутимое коснулось сознания. Вот оно, вот! Если Сверкан и впрямь хранит запрещённую вещь, Лучину тоже не помилуют, отправят копаться в мёртвом месте или того хуже, снимут голову с плеч. А у Хвороста уже готов заместитель на его место - родной сынок.