Блаватская
Шрифт:
На ферме обычно обедали в 12 часов. Она появилась в столовой с какой-то французской дамой (с мадам Магнон. — А. С.).
Когда мы вошли, они уже сидели за столом. И прежде всего мне бросилась в глаза ярко-красная гарибальдийская рубаха на первой даме, которая так контрастно выглядела по сравнению с окружающим ее тусклым фоном. Ее волосы были тогда пышные, светлые, шелковистые, вьющиеся, едва доходили до плеч и напоминали тонкое руно. Они и ярко-красная рубаха привлекли мое внимание, прежде чем я смог рассмотреть ее черты подробнее. У нее было массивное калмыцкое лицо, сила, образованность и выразительность его контрастировали с заурядными образами, так же как ее красное одеяние среди серых и бледных тонов стен, мебели и безликой одежды остальных гостей.
Дом Эдди постоянно посещали с целью увидеть медиумические феномены самые разнообразные и необычные люди. Когда я увидел эту эксцентричную даму, я подумал, что это одно из таких лиц. Остановившись на пороге, я шепнул Капесу: „О! Посмотрите на этот экземпляр!..“ Когда обед закончился, обе дамы вышли, г-жа Блаватская скрутила себе папироску, и я протянул ей огонь, чтобы иметь повод заговорить с нею» [275] .
Рыбка
275
Olcott Н. S. Old Diary Leaves. V. I. New York-London, 1895. P. 1–5.
Природа одарила Блаватскую талантом, которым она распоряжалась не всегда с пользой для себя самой и окружающих ее людей. На всякие безрассудства ее толкала неумолимая жажда славы. Она терзалась необходимостью широкого ей поклонения, пока смутно себе представляя, как этого добиться, к каким еще средствам прибегнуть и через какие испытания пройти. Действительно, она была тщеславной женщиной, но не до такой степени, чтобы возводить себе памятник при жизни и не понимать при этом, что далеко не все придут от ее культа в восторг. Когда Блаватская оказалась в Соединенных Штатах Америки, как уже знает читатель, первые месяцы жизни там ей было не до славы, не до поклонения, не до высоких материй. Ей приходилось элементарно выживать. Отцовское наследство предоставило ей некоторую передышку в ежедневной борьбе за крышу над головой и кусок хлеба.
Для Блаватской всегда было большой радостью, когда кто-то обращал на нее внимание. Она находила в каждом новом странном и нелепом человеке то же опьянение, что и в оккультных книгах или в общении со своими тайными мыслями и галлюцинациями. Она тянулась ко всему тому, чего ей так не хватало в обыкновенной скучной жизни. Поэтому свою неизвестность Елена Петровна воспринимала как величайшую и унизительную несправедливость. Ее посещали видения, смысл которых был совершенно неясен, они оглушали сознание, и она впадала в мрачное оцепенение — настолько непостижимо-горестными представлялись ей образы, рожденные в укромных уголках ее души. Она жила как в полусне. Но реальность грубо напоминала о себе возможным безденежьем: отцовское наследство таяло на глазах. Его большая часть была потрачена на покупку бесполезной птицефермы на Лонг-Айленде, которая не давала никакого дохода [276] . Елена Петровна не умела с пользой для себя вкладывать деньги, а уж мотом она была отменным!
276
Мэрфи Г. Когда приходит рассвет, или Жизнь и труды Елены Петровны Блаватской. Челябинск, 2004. С. 86–87.
Следовало предпринять что-то уж совсем необыкновенное, чтобы привлечь к себе пристальное внимание журналистов и, соответственно, большое количество людей. Она понимала, что пиар — необходимое условие любой известности и славы.
Ферма братьев Эдди, Уильяма и Хораса, представляла ей такую возможность. Оставшаяся от наследства некоторая сумма денег помогла осуществить задуманное. Род братьев Эдди в нескольких поколениях был наделен, как говорили, паранормальными способностями. А одна из его представительниц приняла мученическую смерть — была сожжена как ведьма на костре. Случилось это прискорбное событие в 1692 году в Салеме, во время ведьмовских судебных процессов.
Блаватской необходимо было приручить Олкотта, сделать его совершенно домашним, как бесхозную собаку или как приблудного кота. Она не собиралась с помощью потусторонних призраков убеждать зрителей, что они не будут оставлены на произвол судьбы после смерти, а, напротив, будут с радостью встречены перешедшими в небытие близкими и друзьями. Такого спиритуалистического «материализма» она на дух не выносила. О «Стране вечного лета» Эндрю Джексона Дэвиса, об этом загробном «Зазеркалье» не хотела слышать [277] . Любого думающего и одухотворенного человека такая перспектива оказаться в многомиллионном хоре поющих псалмы покойников заставила бы удавиться. Цель Блаватской была куда значительнее и масштабнее: доказать людям, что существуют «феномены» и весь ход истории человечества определяется ими. На концепцию «феноменов» нанизывались все ее остальные идеи. Блаватская писала профессору Хайраму Корсону, ярому спиритуалисту, искала почву для компромисса: «Не надо недооценивать важность спиритуалистических феноменов; вместо того чтобы относиться к ним как к букве, „которая
277
Блаватская Е. П. Письма друзьям и сотрудникам. М., 2002. С. 80.
278
Там же. С. 112.
Блаватскую, когда она занималась спиритизмом и выступала в роли медиума, и позже, когда переквалифицировалась в оккультистку, постоянно взбадривал и развлекал черный юмор! А как еще, скажите, ей было спасаться от человеческой глупости? Прочтите внимательно «Изиду без покрова», ее статьи и эссе на темы, связанные с появлением духов среди живых, и те объяснения, которые она дает этим сверхъестественным проявлениям потусторонней «закулисы», или ее статью в защиту братьев Эдди [279] , или что-нибудь подобное в том же роде — и всё предстанет до смешного простым и ясным. Впрочем, при одном условии: для адекватного понимания многого из того, что написала Блаватская, необходимо самим обладать чувством иронии и помнить, что окружающая нас жизнь с точки зрения индуса, последователя «адвайты веданты» — «майя», иллюзия. Иными словами, земной мир, разумность, упорядоченность и стабильность которого индус пытается сохранить всей своей нравственной и регламентированной религиозными обычаями жизнью, оказывается иллюзорным, полым и населенным фантомами. Этот парадокс индусского мировидения человек западной культуры со всей серьезностью принять не в состоянии. Он, как и Блаватская, пытается его всячески обыграть, спародировать в трагикомическом духе. Вот откуда берут свое начало смешливость, ироничность и сарказм Блаватской. На эти особенности ее натуры обратил внимание один из лидеров спиритуализма в США профессор Хайрам Корсон, расположения которого она упорно и долго добивалась [280] .
279
Блаватская Е. П. В поисках оккультизма. М., 1996.
280
Блаватская Е. П. Письма друзьям и сотрудникам. М.,2002.С. 700–701.
Как все-таки трогателен и жалок удел человеческий!
Блаватская с жадным любопытством осматривалась вокруг и кое-что поняла в действиях братьев Эдди, в их режиссуре. Братья были в большей степени схожи не чертами лица, а тем смелым авантюрным характером, который позволял им ошарашивать потусторонними «живыми» картинами находящихся во тьме неведения людей.
Все было впечатляюще и ловко в их оккультном искусстве, у зрителей сильно колотилось сердце, а на лбу от переживаний и страха выступала испарина.
Комната, в которой происходило медиумическое действо, освещалась тускло горящей керосиновой лампой. У самой стены, на приподнятой над полом сцене было сооружено что-то вроде кабинета, в глубине которого виднелся закрытый одеялом дверной проем. Зрители размещались на жестких, с прямыми высокими спинками, стульях.
Кто-то из братьев, обычно это был Уильям, шаркающей ленивой походкой поднимался на сцену и усаживался посреди кабинета. Звучала тихая мелодичная музыка, слышались нечеткие, вздыхающие голоса, какие-то печальные слова. Зрители словно прирастали к стульям, когда в дверном расшторенном Уильямом проеме в зыбком полумраке возникали светящиеся руки. Эти руки тянулись к зрительному залу, и дамы в первом ряду вскрикивали: их пышные прически обдувал могильный холод.
Вместе с тем животный страх смерти на время отступал, появлялось наслаждение потусторонним. Все с нетерпением ждали главного события — материализацию призрака. И укутанная в белый саван фигура наконец-то возникала на сцене как свидетельство реальности загробного существования. Мир теней оказывался ближе и роднее, чем находящаяся на краю света Россия, с которой у Блаватской тогда не было практически никаких связей [281] . В тот вечер, когда она решила разнообразить оккультный спектакль новыми персонажами, среди публики находились знаменитые люди: спиритический писатель и лектор Джеймс Пиблз, профессор музыки, мистик Лензбург и медиум из Чикаго миссис Керей. Другими словами, экзаменационная комиссия по принятию Блаватской в круг профессиональных оккультистов была хотя и немногочисленная, но вполне солидная и авторитетная [282] . То, что показала зрителям в тот день Блаватская, на мой взгляд, было прощанием со спиритуализмом. Она создала гротесковый спектакль с русским и кавказским национальным колоритом. Она словно доказывала многочисленным американским медиумам, что работает не хуже, чем они, и тут же тихо вопрошала: «А к чему все это?»
281
Olcott Н. S. People from the Other World. Hartford-Connecticut, 1875. P. 298.
282
Meade M. Madame Blavatsky. The Woman Behind the Myth. NY, 1980. P. 120.