Блаженные похабы
Шрифт:
Первой после VII в. апологией юродства можно считать написанное в середине X в. житие Василия Нового (BHG, 263—264). Сам его герой, хоть и в масштабах весьма скромных, практикует юродство. Он начинает свое подвижничество с того, что безо всякой видимой причины отказывается назвать себя представителям власти. Сюжет явно измыслен для того, чтобы в отсутствие гонений на христианство найти предлог изобразить стойкость святого под пытками. Власти подозревают в нем шпиона, и этот мотив глухо напоминает истории с юродивыми (ср. с. 213). Также намекает на юродство рассказ о том, как Василия попросили благословить вино, а он вместо этого разбил сосуд, поскольку в нем была змея [334] . Но если Симеон Эмесский в аналогичной ситуации никому ничего не объясняет и люди уверены, что его поступок продиктован безумием [335] , то Василий Новый охотно демонстрирует всем свою прозорливость. Юродство проявляется у Василия время от времени, уже
334
Житие св. Василия Новаго / Изд. С. Вилинский. Ч. 2. Одесса, 1911, с. 170—171.
335
Leonlios de Neapolis. Vie de Symeon le Fou et Vie de Jean de Chypre, p. 81; Житие св. Василия Нового, с. 311.
К нему приходили за советом, — повествует агиограф, — и многим он отвечал главным образом посредством загадок и дурачеств (?); некоторым казалось — притом, что он был исполнен Божьей мудрости, — будто он безумствует и буйствует . Они считали так из-за тех премудрых глупостей (? ·), которые он нарочито совершал на глазах у тех, кто пытался хвалить и возвеличивать его [336] .
Наконец, житие рисует картину загробного мира, где юродивые, оказывается, пребывают компактно:
336
Житие св. Василия Нового, с. 311.
Другая группа, весьма малочисленная, — это глупцы Христа ради … Это те, кто дурачествами (?) побеждает злокозненного Умника [Диа- вола]. В здешнем мире тщеты они представляют себя глупыми во имя Господа; люди преследуют их и презирают, но в мире ином их тем более почитает Судия [337] .
В этом пассаже любопытно то, что при всем почтении к юродивым агиограф тем не менее избегает называть их словом , ставшим, видимо, чересчур одиозным (см. с. 196). Решительная реабилитация термина происходит лишь в житии Андрея Юродивого (BHG, 115z—117b).
337
Там же, с. 78—79. В более простонародной версии вместо стоит (226).
Андрей Царьградский — знаменитейший юродивый, затмивший даже своего великого предшественника Симеона. Его житие пользовалось невероятной популярностью как в византийское время (от X-XV вв. сохранилось 30 списков), так и особенно в поствизантийскую эпоху (82 греческих рукописи!) [338] . Отдельного обсуждения заслуживает судьба этого жития на Руси (см. с. 246).
При всем этом образ Андрея решительно отличается от Симеонова. Эмесский святой мог иметь, а мог и не иметь реальных прототипов — главное было в том, что его образ явно существовал в фольклоре, в народной религиозности, и лишь оттуда был заимствован Леонтием. Царьградский юродивый есть персонаж насквозь литературный. Жизнеописание начинается с того, что Андрей «полюбил читать… жития богоносных отцов, так что его сердце загорелось желанием подражать им» (29—32). Другие персонажи тоже реагируют на него как на подражателя: один из них восклицает: «То, о чем мы читали в житиях святых, мы ныне видим собственными глазами!» (1333—1334) [339] . Хотя агиограф Григорий относит действие жития к V в. и даже рассеивает по тексту довольно много хронологических примет ранневизантийского времени, тем не менее некоторые анахронизмы, а также жанровые и стилистические особенности жития позволяют датировать его серединой Хв. [340] Не исключено, что агиограф пустился на эту хитрость, чтобы обойти канонический запрет: святой V в. не обязан был знать о решении Трулльского собора.
338
Ryden. The Life, V. I, p. 151—157. Далее в тексте даются ссылки на номера строк из второго тома этого издания.
339
См.: Magdalino P. What We Heard in the Lives of the Saints We Have Seen With Our Own Eyes: the Holy Man as Literary Text in Tenth-century Constantinople // The Cult of Saints in Christianity and Islam: Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. J. Howard- Johnston and P. A. Hayward. Oxford, 1999, p. 83—112.
340
Самую раннюю дату отстаивает С. Мэнго — конец VII в. (см.: Mango С. The Life of St. Andrew The Fool Reconsidered // Rivista di Studi Bizantini e Slavi. V. 2. 1982, p. 297—313). Обоснование поздней датировки см.: Ryden L. Zum Aufbau der Andreas Salos- Apokalypse // Eranos. Bd. 66. 1968, S. 101— 117; Idem. The Date of the Life of Andreas Salos // DOP. V. 32. 1978, p. 127—153; Idem. Style and Historical Fiction in the Life of St. Andreas Salos // Jahr- buch der osterreichischen Byzantinistik. Bd. 32. № 3. 1982, S. 176— 183; Idem. The Revised Version of the
Согласно житию, Андрей был иностранцем («скифом» — может быть, славянином?). Его как раба купил один константинопольский вельможа, который крестил юношу и обучил его грамоте. Как-то раз Андрей видел сон, будто он вступает в единоборство с бесом перед строем небесных и адских сил и одерживает победу, за что получает от Христа обетование блаженства в загробной жизни. Это сновидение (а также увлечение житийной литературой) побудило юношу принять юродский подвиг. Впрочем, тут же приводится и другая, как бы внешняя причина: однажды в каморку Андрея пытался ворваться Дьявол, и от пережитого потрясения тот обезумел. Встав ночью, он пошел к колодцу и, сидя на его краю, принялся резать ножом свою одежду, «произнося какие-то бессвязные слова, будто лунатик (99—100)».
Его заковали в цепи и посадили в храм св. Анастасии, целительницы бесноватых. Днем Андрей кричал, как безумный, а по ночам молился, «не зная, нравится ли Богу затеянное им дело». Как-то ночью он увидел самое Анастасию в сопровождении некоего светлообразного старца, которые ходили по храму, врачуя безумцев. Подойдя к Андрею, старец спросил: «Госпожа Анастасия, почему же ты не уврачуешь его?» — «Его уврачевал его учитель, — отвечала она, — и более он ни в чем не нуждается» (120—122). Из этого текста как будто следует, что Андрей все же был болен, но его исцеление свершилось незаметным для плотских очей образом.
Когда прошло четыре месяца… и церковные служители увидели, что он не выздоравливает, но делается все хуже, они поставили в известность его хозяина… а тот списал его как безумца и приказал освободить из оков и отпустить. И с тех пор Андрей бегал по площадям Города, творя глум в подражание древнему святому Симеону (219—224).
[Андрей] крутился среди толпы, ни разу не садился в течение целого дня, ничего не ел. Когда же наступал вечер, он начинал обходить городские портики, выискивая место, где находятся собачьи лежбища. Придя туда, он выгонял псов и укладывался спать, словно на матрасе… Встав же поутру, он говорил себе: «Вот, жалкий Андрей, ты спал с собаками, как собака!.. Теперь иди своим путем, унижаемый в [здешнем] мире этими людьми, дабы снискать хвалу и честь у Царя Небесного» (272—284).
Буйства Андрея были разнообразны: он то пил из лужи (400—403), то воровал на базаре фрукты (1355—1359), то прикидывался пьяным и вырывал еду у посетителей в трактире, то раздавал затрещины (1409—1411). Агиограф, видимо, имел под рукой житие Симеона, и потому многие деяния Андрея кажутся нам знакомыми: он «справлял нужду позади корчмы, на глазах у прохожих. Какой-то юноша увидел, как он испражняется без зазрения совести, и донес трактирщику, а тот, выйдя и застав святого, схватил палку и побил его что было мочи» (1241—1245).
Другое сходство с Симеоном выражалось у Андрея в общении с блудницами.
Как-то он, словно играючись, гулял поблизости от притонов разврата, и одна из блудниц… втащила его внутрь. А воистину несгибаемый и подлинный насмешник Сатаны подчинился и последовал за ней… Сбежались и остальные блудницы и ради смеха стали спрашивать его, как с ним такое случилось. Праведник же улыбался, но ничего не отвечал. Они его били по шее, и побуждали к срамному делу блуда, и ласкали его плоть, и испытывали его, побуждая целомудренного к бесстыдству, говоря: «Соблуди, Юрод, и насыть желание души». Можно восхищаться этим благородным человеком! Ведь среди стольких ласк, которые они на него обрушили, не подвигнулся он и не возбудился на мерзкую похоть (298—311).
При всем многообразии Андреевых буйств надо отметить, что до Симеона ему далеко: Андрей не кощунствует и даже наоборот — постоянно ходит в церковь; когда он раздевается догола, то его тотчас одевают (1450—1453); даже история с публичными женщинами представлена как случайный эпизод, а не образ жизни. Да и вообще, собственно «юродская» часть занимает всего 70 из 150 страниц жития [341] . При этом жители Константинополя обращаются с Андреем более жестоко, чем эмесцы с Симеоном.
341
Ср Grosdidier de Matons. Les themes, p. 303—310. Любопытную статистику приводит Л. Риден: Андрей назван скандальным словом 19 раз, а литературным · — 8, в то время как для Симеона это соотношение 67 к 1 (Ryden L. Zum Wortschatz der verschiedenen Fassungen der Vita des Andreas Salos // Lexicographica Byzantina / Hrsg. von W. Horandner, E. Trapp. Wien, 1991, S. 221).