Блаженные похабы
Шрифт:
Наша цель — исследовать непосредственное происхождение, а также оформление и бытование реального культурного феномена, который мог возникнуть лишь во вполне определенных исторических условиях.
Как уже было сказано выше, юродством может называться отнюдь не всякая симуляция безумия. Заведомо, в сферу нашего интереса не попадают случаи, когда глупость симулируется в каких-либо целях, не связанных с религией [16] . Но даже присутствие христианского контекста само по себе еще недостаточно. Например, в одной византийской легенде повествуется о том, как некто решил уличить вора в краже. «Войдя в церковь, он снял свои одежды и начал прикидываться бесноватым ( ' '), выкрикивая бессвязные слова». Вор в ужасе признался в содеянном, а симулянт «душил его, говоря: святой Андрей приказывает, чтобы ты отдал этому человеку пятьдесят монет». Как только украденное было возвращено, лицедей «взял свои ризы и пристойно оделся» [17] . Хотя симуляция здесь осуществляется в церкви и даже от имени святого, тем не менее она не может именоваться юродством, ибо имеет утилитарную, а не метафизическую задачу.
16
Подобная симуляция сама по себе совершенно не обязательно приводила византийцу на память юродство — даже в X в., когда этот подвиг был хорошо известен, энциклопедический словарь «Суда» никак
17
Nau F. Histoires des solitaires egyptiens I I ROC. V. 12. 1907, p. 177.
То же самое можно сказать о случаях, когда кто-нибудь симулирует помешательство, желая из скромности отказаться от высокого назначения. Однажды, к примеру, Ефрема Сирина захотели рукоположить в епископы, а он «бросился на площадь и стал представлять из себя полоумного . Он блуждал бесцельно, рвал [на себе] одежду, ел на людях». Так Ефрем лицедействовал до тех пор, пока «его не сочли выжившим из ума », а епископом не рукоположили другого [18] . Здесь симуляция есть, а юродства нет.
18
Sozomeni Historia ecclesiastica // PG. V. 67. 1859, col. 1092. Ср.: Brockelmann С. Syrische Grammatik. 4. Aufl. Berlin, 1925, S. 38.
Заведомо не может называться юродивым и тот корыстный человек, который вступает в сговор с другим, чтобы первый «изображал бесноватого », а второй — экзорциста; в этом случае предполагалось, что после симуляции чудесного исцеления оба получат от обманутых зрителей подарки. О том, что в Византии встречались псевдоэкзорцисты, свидетельствует житие Авксен- тия (BHG, 199—203) [19] , а о псевдобесноватых — житие Лазаря Галесиота [20] .
19
Menologii anonymi byzantini saeculi X / Ed. B. Latysev. V. 1. Petropoli, 1911, p. 70.
20
Vita Lazari Galesiotae // AASS Novembris. V. III. Bruxelles, 1908, p. 512—513.
Неверно считать юродством и симуляцию безумия в целях безопасности. Например, когда св. Домна (BHG, 823) «стала притворно вращать глазами и пускать слюну… издавая бессвязные звуки и то плача, то смеясь» [21] , она хотела таким способом спастись от языческого суда.
Также не может, в нашем понимании, считаться юродством «святая простота». Скажем, св. Филарет Милостивый (BHG, 1511—1512), выполняющий самые нелепые просьбы и не знающий никакой меры в своем нищелюбии, ничего не симулирует — напротив, он является воплощением простодушия [22] . Юродивый же — какой угодно, но только не простодушный.
21
Vita ss. Indae et Domnae // PG. V. 116. 1864, col. 1048.
22
Кроме того, Филарет не ведет социальной жизни — странности его поведения заметны лишь членам его семьи (см.: KazhdanA., Sherry L. F. The Tale of a Happy Fool: the Vita of St. Philaretos the Merciful (BHG. 151 lz— 1512b) // Byz. 66. 1996, p. 360).
Православный юродивый — ни в коем случае не еретик и не религиозный реформатор, ибо он не только не призывает никого следовать за собой, но и прямо это запрещает. Юродивый — это и не мистик, поскольку он, в обычном случае, не ставит себе задачи делиться с людьми своим уникальным опытом общения с Богом [23] .
С нашей точки зрения, юродства не бывает без провокации и агрессии. Под «провокацией» мы понимаем сознательное выстраивание ситуации, вынуждающей кого- либо поступать так, как тот не собирался. «Агрессией» мы называем активность, «взрывающую» устоявшиеся отношения между людьми, нарушающую status quo и самим объектом агрессии воспринимаемую как недружественную.
23
«Юродство — спонтанно, стихийно, неструктурировано, это не учение, а если и учение, то выраженное на кинетическом языке» (Клибанов А. И. Юродство как феномен русской средневековой культуры // Диспут. 1992, январь—май, с. 62).
Почему юродствует юродивый? Поскольку, как уже говорилось, наше исследование предпринимается с ис- торико–культурных позиций, вопрос этот можно переформулировать так: что заставляет социум усматривать святость за безумием или дебошем? Даже для тех, кто признает существование святых как некую априорную данность [24] , нелегко ответить на вопрос, зачем юродивый покушается на христианские нормы, искушая «малых сих». Ведь известно, что «невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лк. 17:1). Заведомо гораздо более удивительным предстает этот феномен, если исходить из того, что сам «возмутитель спокойствия» есть плод мифотворчества православной культуры [25] . Зачем же она его породила? На этот вопрос и призвана ответить данная работа.
24
Ср. апологетические сочинения: Ковалевский И. Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной и русской церкви. М., 1902 (Репринт— 1992), с. 1—63; Алексий (Кузнецов). Юродство и столпничество. Религиозно–психологическое, моральное и социальное исследование. М., 1913 (Репринт — 2000), с. 45—266; Spidlik Th. Fous pour le Christ. I. En Orient I I Dic- tionnaire de spiritualite. V. 5. Paris, 1964, col. 752—761; Gordin- off I. Les fols en Christ dans la tradition orthodoxe. Paris, 1983; Kallistos of Diokleia. The Holy Fool as Prophet and Apostle // Sobornost’. V. 6. 1984, p. 6—28 (русский перевод: Епископ Каллист (Уэр). Внутреннее царство. Киев, 2003, с. 189—224); Go- rilschewa Т. Die Kraft christlicher Torheit. Freiburg, 1985; .' ? ? ’ ’ ’. , 1988; . . // ? ?. . 721. 1988; Gagliardi I. saloi, ovvero le «forme paradigmatiche» della santa follia // Rivista di Ascetica e Mistica. № 4. 1994, p. 361—411 etc. Разумеется, называя эти работы апологетическими, мы никоим образом не имеем в виду, что все они написаны с одинаковой долей ангажированности или, наоборот, научности. Тем не менее даже самые вдумчивые из религиозных авторов
25
Светский подход к юродству применен в следующих работах: Grosdidier de Malons J. Les themes d’edification dans la Vie d’Andre Salos // Travaux et Memoires. V. 4. 1970 (далее: Grosdidier de Malons. Les themes), p. 277—328; Ryden L. The Holy Fool // The Byzantine Saint / Ed. S. Hackel. London, 1981, p. 106—113; Панченко. Смех, с. 72—149; Thompson E. Understanding Russia; Dagron G. L’homme sans honneur ou le saint scandaleux // Annales E. S. С., 45° annee, № 4, 1990, p. 929—939; X. // . , 1993; DSroche V. Etudes sur Leontios de Neapolis. Uppsala, 1995 (далее: DSroche. Etudes), p. 154—225; Krueger D. Symeon the Holy Fool. Leontius’ Life and the Late Antique City. Berkeley, 1996 (далее: Krueger. Symeon), p. 57—71; Ludwig C. Sonderformen byzantinischer Hagiographie und ihr literarisches Vorbild. (Berliner Byzantinistische Studien. Bd. 3). Frankfurt am Mein et al., 1997, S. 291—348. Наши заключения не повторяют выводов ни одной из вышеперечисленных или каких-либо иных работ. В недавней монографии: Wodzimki С. Sw. Idiota. Projekt antropologii apofatycznej. Gdafisk, 2000 — в общих чертах воспроизведена аргументация нашей монографии «Византийское юродство» (М., 1994).
Внерелигиозный подход к религиозному явлению может показаться странным. Ведь христианство изначально строится на чуде, парадоксе. Но пусть это чудо и останется с теми, кто в него верит. Задачей науки отнюдь не является «опровержение» религии. Наоборот, компрометацией веры может стать как раз подведение под нее «научных» обоснований. Разве нужны они тому, чья вера тверда? Наука и религия не столько исключают друг друга, сколько сосуществуют в разных измерениях. С недавних пор в России усиливаются тенденции смешать их, но подобные попытки больше всего напоминают пресловутый «научный коммунизм», который ведь тоже претендовал на то, чтобы «нераздельно и неслиян- но» сочетать в себе исследовательский поиск — и задан- ность конечной Истины. Чтобы объяснить систему, полезно находиться вне ее [26] . Например, если ты птица, тебе, вопреки очевидным вроде бы преимуществам, не стать орнитологом — и не следует на это обижаться, ведь и орнитологу не дано испытать счастья полета, разве что научного.
26
Диаметрально противоположную позицию занимает А. Л. Юрганов: «Может ли историк понять сложное явление религиозной культуры, избирая акцентированную позицию именно ее светского наблюдателя и исследователя?» (. Каравши- кин А. ВЮрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М., 2003, с. 213). А. Л. Юрганов и А. В. Каравашкин считают: «В момент истолкования гуманитарий должен временно отказаться от собственной идентичности… преодоление герменевтической ситуации позволяет устранить противоречие между источниковой реальностью и самосознанием исследователя» (Там же, с. 21). Авторы расчитывают, что, разорвав путы субъектно–объектной дихотомии, они благодаря исповедуемой ими «исторической феноменологии» напитаются духом источников, как дельфийская Пифия — серными испарениями, а потом превратятся в дельфийских же жрецов и переложат бессвязные выкрики прорицательницы в правильные гекзаметры. Однако никому не дано быть пифией и жрецом одновременно. «Беспредпосылоч- ная герменевтика», проповедуемая А. Л. Юргановым, не уберегла его текст «Нелепое ничто или Над чем смеялись святые Древней Руси» (Там же, с. 211—290), посвященный юродству, от идеологичности. «Почему православная церковь при канонизации святых ни разу не спутала шута со святым угодником?» (с. 212) — восклицает автор, которому само это знание, надо полагать, досталось неким «беспредпосылочным» образом.
Глава 1. Предтечи и питательная среда юродства
Христианство зародилось в недрах иудаизма, но в своем развитии очень быстро оказалось привито к древу эллинистической культуры. Логично предположить, что у того явления, которое мы исследуем, корни тоже были как иудаистские, так и греческие. Разумеется, о корнях здесь можно говорить лишь условно: христианство глубоко отличается от других, пусть и влиявших на него культурных систем, так что и понятие святости в нем особое, не языческое греческое и не библейское [27] . И тем не менее новая религия не могла не опираться на какие- то существовавшие в обществе культурные стереотипы. Посмотрим же, каким было отношение к разыгранному, культурно проинтерпретированному безумию на Ближнем Востоке и в античной Греции.
27
См.: Delehaye Н. Sanctus. Bruxelles, 1927, p. 2, 21, 24—27.
Странное, подчас парадоксальное, с обыденной точки зрения, поведение — отличительная черта библейского пророка: Осия взял в жены блудницу (Ос. 1:2), Исайя разделся и ходил нагим (Ис. 20:2), Иеремия носил на шее ярмо (Иер. 27.2), а Седекия — железные рога на голове (3 Цар. 22:11), Иезекииль лежал 390 дней на левом боку и 40 — на правом (Иез. 4:4—6). Иногда пророк идет по пути открытой провокации, весьма напоминающей юродскую.
Один человек из сынов пророческих сказал другому, по слову Господа: бей меня. Но этот человек не согласился бить его. И сказал ему: за то, что ты не слушаешь гласа Господня, убьет тебя лев, когда пойдешь от меня.
Он пошел от него, и лев, встретив его, убил его. И нашел он другого человека, и сказал: бей меня. Этот человек бил его до того, что изранил побоями (3 Цар. 20:35—37).
Как впоследствии и юродивого, истинного пророка трудно отличить от ложного (Второзак. 18:20—22). Как и юродивого, его принимали за безумца (4 Цар. 9:11; Ос. 9:7; Иер. 29:26). Во всех этих контекстах пророка называют древнееврейским словом meshugga ‘сумасшедший’ [28] .
И все-таки ветхозаветный пророк принципиально отличается от юродивого, и отличие это коренится в специфике ближневосточной культуры. Если в юродивом до самой его смерти невозможно распознать святого, то пророки несут на себе особые отличительные знаки (3 Цар. 20:41). Они составляли отдельную касту, и когда кто–ни- будь не из их числа также начинал пророчествовать, это воспринималось с удивлением (1 Цар. 19:24; Амос. 7:14— 15). Безобразия пророка — не безобразия, а знаки, зловещие намеки, подлежащие истолкованию (ср. Иер. 43:9). Он как бы лишен своей человеческой сущности, говорит только от имени Бога, причем иногда против своей воли (1 Цар. 18:10). Пророк — лишь посредник: он может страдать от своей миссии (Иер. 20:14—18), может упрекать Бога (Иер. 14:9), но отвергнуть Его выбор не в силах. Он — избранный, и это данность. Тем самым совершенно иными, чем в христианстве, оказываются понятия греха, благодати, святости — всего того фона, на котором только и можно разглядеть юродивого. В самом деле, как мы увидим дальше, Андрей Юродивый тоже боится вступить на свою стезю и пламенно молится Богу, прося Его подтвердить Свое решение (см. с. 152), но выбор святого все равно остается его личным выбором, и он сам несет ответственность за все совершенное потом.
28
Интересно, что в клинописных пророчествах новоассирийского периода из Мари родственное аккадское слово muhhum ‘безумный, одержимый’ — это просто термин для обозначения пророка, см.: Cohn R. Sainthood on the Periphery: The Case of Judaism I I Saints and Virtues / Ed. 1. S. Hawley. Berkeley, 1987, p. 93.