Блаженство по Августину
Шрифт:
В строительные распоряжения и затраты отца Поссидия пару раз самовольно, своекорыстно встревали, как будто по поручению епископа. Подгадили нашему главному строителю основательно, за что получили от него обидную смешанную кличку — Гарписсы. Иными словами, гарпии-диакониссы, мифологически на пищу гадящие.
После же обидевшийся за их наветы отец Статилон в сердцах обвинил эту парочку самозваных епископальных диаконисс в междусобойном женском блуде. Ославил их тем, как они молодых женщин целуют в губы при встрече, обнимают чресла и груди их бесстыже ощупывают.
Безосновательное обвинение епископ не подтвердил. Будь оно
Требовательный отец Эводий на должности экклесиального дознавателя был не в пример преемнику тщательнее, сдержаннее и остроумнее, приговаривая: безответственность не есть достойный ответ на оговор.
Одна — достославно и безоговорочно добродетельная вдова, другая — старая дева, точнее, издавна не девица, потому что ранее физиологически в умеренности и осторожности употребляла мужские гениталии рабского состояния. Теперь же и та и другая телесную похоть подчистую отставили на пороге окончания плодородного женского возраста.
Старческое бесплодие в женском роду и сексуcе довольно рано наступает, а темпераментум по Гиппократу требует соответственного позднего приложения. Если не во грехах, то в обрядовой набожности проявляется возрастная природа человека — как у мужчины, так и у женщины.
Да и набожное умонастроение двух родов человеческих бывает нестабильным, прерывистым. Вот и две Гарписсы оставляли в целом искреннее кроткое исповедание веры в базилике. А едва выйдя вон на паперть, одним рывком, целиком обращали жестокосердные помыслы на удовлетворение неутолимой светской жажды властвовать.
От дурной смеси властных характеров у двух племянниц, дочерей покойного брата Корнелия, епископ Аврелий претерпел не так уж много и долго. Вскоре подходящее им обеим женственное должностное место он неумолимо определил в дальних церковных угодьях поблизости от мавретанской Картенны.
Откуда вышли, туда и пошли… конгенитально, негодницы…
Когда много женской амбиции, да мало мужской амуниции, женщин должно держать вдали от своевольной власти-империума. Или же доверять им положенные от вышестоящих мужей строго определенные полномочия в экономическом деле правления и управления виликами, поселянами, торговцами. Земля всех и вся стерпит из праха в прах…
Положа рука на сердце, епископ Августин Гиппонский часто спрашивал себя: уж не осуетился ли он в общежитейском мудрствовании, в судоговорении, в экклесиальных неотвратимых заботах? Испрашивал о том ответы у Бога и каждый раз вновь находил их в состоятельном творчестве, продолжая боговдохновенно излагать, доказывать предопределенное свыше неизбежное движение от преходящего Града Земного к вечному Граду Божиему.
Данное продвижение для него неоспоримо поступательное, подобно тому, как три года назад он приступил к написанию первой книги, а сейчас уже прогрессивно правит, корректирует одиннадцатую, набрасывает заметки к двенадцатой и тринадцатой, обдумывает содержание последующих фолиумов. Десять книг сочинения «О Граде Божием» на сей день находятся в распространении и в переписке. Их вполне возможно читать последовательно, изучать исповедимо; в точности так же, как исследует сочинитель Августин от сотворения мира историю рода людского в Граде Земном.
Кому-то может привидеться, будто история человечества ходит безумными, кривыми извилистыми тропами, топчется, вертится вкруговую, слепо тыкаясь вокруг, извивается
Ничего подобного никому и в голову не взбредет, сколь скоро у кое-кого взбрендивший разум не изменяет мышлению. Для этого достаточно взглянуть, как воочию развертывается, скажем по-латыни, прогрессивно эволюционирует, от сотворения человека христианство, предрасположено оставляя позади отсталое, грубое, вульгарное языческое миропонимание в сочетании с ограниченными во времени и пространстве предполагающими, вопросительными размышлениями тонких философов-язычников.
«…Если бы мы сказали, что с того времени, как Бог создал человека, прошло не пять или шесть, а шестьдесят или шестьсот тысяч, шесть или шестьдесят миллионов лет; или стали бы увеличивать эту сумму во столько раз, что не нашли бы и названия для обозначения количества лет со времени создания Богом человека, то и тогда можно было бы спросить: почему Бог не создал его раньше?»
«О том же с любопытством могут спрашивать и потомки через шестьсот тысяч лет, если на столько времени продлится жизнь смертных людей, — то рождающихся, то умирающих, — и их невежественная немощь. Могли поднимать этот вопрос и те, кто жил прежде нас. Мог, наконец, и сам первый человек или на другой день после своего создания, или в тот же день спрашивать, почему он не был создан дотоле.
Но если бы он был создан ранее, этот спор о начале временных вещей имел бы те же самые основания и прежде, и теперь, и впоследствии».
«Философы этого мира полагали, что можно или должно решить этот спор не иначе, как допустив кругообращения времен, когда одно и то же постоянно возобновляется и повторяется в природе вещей, и утверждали, что и впоследствии беспрерывно будут совершаться кругообращения наступающих и проходящих веков, будут ли эти кругообращения в мире постоянно пребывающем, или он, возрождаясь и погибая через известные промежутки, будет всегда представлять в виде нового то, что уже прежде было и что будет опять.
Это — насмешка над бессмертной душой, и вывести ее из унизительного состояния даже в том случае, если она достигла мудрости, они решительно не могут. Потому что у них она постоянно стремится к мнимому блаженству, но беспрестанно возвращается к истинному несчастью.
Ибо как можно назвать истинным то блаженство, на вечность коего никогда нельзя надеяться, потому как душа или по крайнему невежеству не знает, что ей в действительности угрожает несчастье, или несчастнейшим образом страшится его при обладании блаженством? А если она никогда потом не возвратится к несчастьям и от бедственного состояния переходит к блаженству, то, значит, бывает нечто новое во времени, не имеющее временного предела.
Но почему в этом случае не то же бывает и с миром? Почему то же не бывает и с человеком, созданным в мире? Почему бы ему в здравом учении стезею правого пути не избежать каких-то мнимых кругообращений, изобретенных ложными и каверзными мудрецами?»
Платона и платоников писатель Августин не пожалел в «Граде Божием». Но к библейскому царю Соломону, невзирая на склонность к язычеству первостроителя храма единому Богу, отнесся уважительно, памятуя о правилах католической веры, авторитетно опирающихся на Святое Писание, и не забывая о безграмотной пастве.