Бледный король
Шрифт:
– А как мы вообще дошли до этой темы от шестидесятых?
– И взамен мы получили бесхребетных или продажных лидеров, каких имеем сегодня.
– Мы избираем тех, кого заслужили.
– Но это что-то очень странное. Что они были такими проницательными и дальновидными, создавая систему сдержек против накопления власти любой ветвью правительства, в здоровом страхе перед централизованным правительством, и все же наивно верили в гражданскую ответственность обычных людей.
– Наши лидеры, наше правительство – это мы, все мы, и они корыстны и слабы только потому, что мы корыстны и слабы.
– Вот ненавижу, когда ты резюмируешь то, что я пытаюсь объяснить, и все перевираешь, но я и сам не знаю, что сказать. Потому что дело в чем-то сильнее. Я не думаю, что проблема в лидерах. Я голосовал за
– Они нас ненавидят.
– Они ненавидят правительство – а мы просто самое удобное воплощение того, что они ненавидят. Но есть в этой ненависти что-то очень любопытное. Правительство – это, если отбросить всякие усложнения, и есть народ, но мы его все же от себя отделяем и делаем вид, будто это не мы; делаем вид, будто это какой-то зловещий Другой, только и мечтающий отобрать наши свободы, отнять наши деньги и перераспределить, зарегулировать нашу мораль в связи с наркотиками, абортами, экологией – Большой брат, Истеблишмент…
– Деспоты.
– И любопытно здесь то, что мы ненавидим правительство за узурпацию тех самых гражданских функций, которые сами ему и уступили.
– Перевернув изобретение Отцов-Основателей, передавших политическую власть народу, а не правительству.
– Согласие управляемых. [66]
– Но и это зашло дальше, и тут не обошлось без шестидесятнической идеи о личной свободе, аппетите и моральных правах, но, хоть убей, тут я ничего не понимаю. Только то, что в этой стране творится что-то странное с гражданскими правами и эгоизмом, а мы в Службе видим одно из самых ярких проявлений этого. Теперь мы – как граждане, предприниматели, потребители и все такое, – мы ожидаем, что правительство и закон будут нашей совестью.
66
Согласие управляемых (Consent of the governed) – термин политической философии, описывающий идею, что правительство легитимно и имеет нравственное право на власть только с согласия общества (прим. пер.).
– Разве не для этого нужны законы?
– То есть нашим супер-эго? In loco parentis? [67]
– Тут не обошлось и без либерального индивидуализма, и без завышенной оценки человеческого характера в Конституции, и без потребительского капитализма…
– Как-то очень расплывчато.
– Ну, расплывчато и есть. Я же не политолог. Зато последствия нисколько не расплывчатые; конкретная реальность последствий – и есть наша работа.
– Но Служба существовала и задолго до декадентских шестидесятых.
67
Вместо родителей? (Лат.)
– Дай ему договорить.
– По-моему, американцы восьмидесятых – сумасшедшие. Сошли с ума. Каким-то образом регрессировали.
– То есть, цитата, отсутствие дисциплины и уважение к власти из декадентских семидесятых.
– Если не заткнешься, посажу тебя на крышу этого лифта и там и оставлю.
– Наверное, звучит реакционно, знаю. Но мы же все это чувствуем. Мы изменили свое отношение к себе как к гражданам. Мы перестали считать себя гражданами в старом смысле слова, то есть винтиками в чем-то большем и бесконечно более важном, перед чем мы все несем серьезную ответственность. Зато по-прежнему считаем себя гражданами в смысле благополучателей – мы как американские граждане отлично знаем о своих правах и об ответственности страны перед нами, и о своей гарантированной доле американского пирога. Теперь мы считаем себя едоками пирога, а не пекарями. Так кто печет пирог?
– Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя… [68]
–
– Наверное, отчасти из-за своей наивности я не хочу говорить об этом в политических категориях, хотя это, наверное, неизбежно политическая тема. Просто произошло что-то важное, когда мы, каждый для себя, решили, что можно спокойно отречься от индивидуальной ответственности перед общим благом, чтобы об общем благе болела голова у правительства, пока мы занимаемся своими индивидуальными своекорыстными делами и удовлетворяем свои разные аппетиты.
68
Ставшая крылатой цитата президента Джона Кеннеди из инаугурационной речи 1961 года: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя. Спроси себя, что ты можешь сделать для нее» (прим. пер.).
– В этом явно можно отчасти винить корпорации и рекламу.
– Вот только я не считаю корпорации гражданами. Корпорации – это машины по производству прибыли, для того они и создаются. Глупо приписывать корпорациям гражданские обязанности и моральную ответственность.
– Но весь темный гений корпораций в том, что они разрешают индивидуальное вознаграждение без индивидуальных обязанностей. У рабочих есть обязанности перед начальством, у начальства – перед гендиректором, у гендиректора – перед советом директоров, у совета директоров – перед акционерами, то есть теми же покупателями, кого корпорация кинет при первой же возможности ради прибыли, а прибыль распределяется в виде дивидендов между теми самыми акционерами/покупателями, которых они нагибают ради себя. Какой-то прямо ураган перекладывания ответственности.
– Ты забываешь профсоюзы, отстаивающие труд и взаимофонды, и влияние Комиссии по ценным бумагам на надбавку биржевого курса акций к базисному.
– Ты истинный гений нерелевантности, Икс. Мы тут не на семинаре. Девитт пытается подойти к какой-то сути.
– Корпорации – это не граждане, не соседи и не родители. Они не могут голосовать или служить в армии. Они не заучивают Клятву верности. У них нет души. Это машины прибыли. Меня это не смущает. Но, по-моему, абсурдно возлагать на них моральные или гражданские обязанности. Их единственная обязанность – стратегическая, и, хоть они бывают очень сложными, по своей сути это не гражданские лица. Меня не смущает, когда правительство исполняет функцию совести для корпораций, обеспечивает соблюдение законов и норм. Смущает меня, что теперь будто бы и мы как отдельные граждане переняли этот подход корпораций. Что наше главное обязательство – перед самим собой. Что если что-то законно и не имеет непосредственных практических последствий для нас, то пожалуйста, делай что угодно.
– Я жалею об этом разговоре все больше и больше. Это просто… вы любите кино?
– А то.
– Шутишь, что ли?
– Ничто не скрашивает дождливый вечер так, как «Бетамакс» и хороший фильмец.
– Допустим, выявлено, что рост насилия в американском кино коррелирует с повышением уровня насильственных преступлений. Я имею в виду, допустим, статистика не просто намекает, а убедительно демонстрирует, что растущее число жестоких фильмов вроде «Заводного апельсина», «Крестного отца» или «Экзорциста» имеет причинно-следственную связь с ростом беспредела в реальном мире.
– Не будем забывать «Дикую банду». К тому же «Заводной апельсин» – британский.
– Заткнись.
– Но только дай определение «жестоких». Ведь каждый понимает это совсем по-своему?
– Сейчас выкину тебя из этого лифта, Икс, я тебе богом клянусь.
– Чего бы мы тогда ожидали от голливудских корпораций, которые снимают фильмы? Мы бы правда ожидали, что их будет волновать влияние фильмов на насилие в культуре? Может, мы бы вставали в красивые позы и слали ругательные письма. Но корпорации, несмотря на всю пиар-брехню, ответят, что у них бизнес, они зарабатывают деньги для акционеров, им плевать с высокой колокольни на то, что какие-то там статистики говорят об их продукте, если только правительство не вынудит их снизить уровень насилия.