Блефовать, так с музыкой

Яковлева Елена Викторовна

– Да, – официальное обращение «гражданка Генералова» меня несколько насторожило. – А в чем дело?

– Майор Сомов, – ответил добрый молодец и помахал перед моим носом удостоверением.

– Сомов Михаил Иванович, – прочитала я механически, так же механически сверила фотографию с оригиналом и повторила:

– Так в чем дело?

Голубоглазый Сомов ощупал взглядом прихожую за моей спиной и выдал нечто совершенно несусветное:

– Да вот, пришел поговорить с вами о Парамонове Александре Леонидовиче. Вы, случаем, не прячете его у себя?

– Н-нет, –

я так опешила, что даже заикаться стала.

– А жаль, – загадочно обронил Сомов и положил удостоверение в карман.

– А что он натворил? – Пожалуй, я имела право это знать, раз уж голубоглазый майор явился именно ко мне.

– Насчет этого ничего не скажу, – ответил Сомов, – но у нас есть основания подозревать, что он пропал без вести.

Глава 2

ВСЕ О ПАРАМОНОВЕ

– А теперь я хочу знать о Парамонове все, – заявил голубоглазый майор, едва переступив порог моей квартиры.

– То есть? – Я обвела взглядом наполовину убранную комнату, посреди которой по-прежнему стоял пылесос с безвольно обвисшим шлангом-хоботом. Первый раз в жизни я чувствовала себя так неуютно в собственной квартире.

Чего нельзя было сказать о майоре Сомове, вполне непринужденно и безо всякого моего на то благословения расположившемся в моем любимом кресле. Впрочем, с непринужденностью я, пожалуй, перебрала, потому что, усаживаясь, он не заметил оставленного мною в кресле вязания и, кажется, наткнулся на спицу. Правда, если он и смутился, то самую малость, быстро сориентировался на местности и переложил пряжу на журнальный столик, заваленный выкройками.

– Что вы имеете в виду? – снова спросила я, поскольку голубоглазый не торопился с объяснениями. – Как это все о Парамонове? Что я могу о нем знать, если я его десять лет в глаза не видела! – Язык у меня чесался добавить: «И слава богу», но я смолчала. Зачем посвящать посторонних в подробности наших с Парамоновым взаимоотношений?

– Ну не разочаровывайте меня, пожалуйста, я ведь вас так долго искал.

Майор Сомов улыбнулся, в меру искренне и в меру широко. Должна сказать, его зубы меня не разочаровали, поскольку вполне соответствовали уже сформировавшемуся у меня образу доброго молодца.

– А зачем вы (меня искали? – я глупо захлопала ресницами.

– Сейчас все прояснится, – пообещал мне добрый молодец, он же майор Сомов, и протянул какую-то слегка пожелтевшую фотокарточку:

– Это ведь вы?

Я послушно уставилась на фотографию и с большим трудом узнала в запечатленной на ней пигалице саму себя. Да, это была та самая Галка Генералова образца тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, с дурацкой короткой челочкой и выражением безмятежной, ничем не замутненной доверчивости на простоватом личике, та Галка, которую отбывающий в ульяновский политех Парамонов бросил за ненадобностью вместе со старыми стоптанными тапками и побитой молью полосатой безрукавкой.

– Так вы или нет?

Я молча кивнула, а потом спросила потерянно:

– Откуда она у вас?

– Мы

нашли ее в вещах Парамонова, – поведал добрый молодец и добавил:

– Там еще были ваши письма к нему.

Я вспыхнула. О каких письмах он говорит? Неужели же он имеет в виду мои слезливые послания Парамонову, эпистолярные вариации на тему «Вернись – я все прощу»? Выходит, тот их сохранил? Конечно, я давно и не понаслышке знала, что Парамонов подлец и вырожденец, но масштабы этого самого вырождения оказались новостью даже для меня.

А этот голубоглазый словно издевался надо мной:

– Вы уж нас извините, но письма нам пришлось прочитать. Работа такая, ничего не поделаешь.

Я опустилась на стул и принялась нервно теребить тряпку, которой вытирала пыль с мебели перед приходом голубоглазого майора. Он сказал «нам пришлось», «нам» (!!!), судорожно соображала я. Хотела бы я знать, сколько бездельников копалось в моих письмах? Может, вся Петровка, 38, ими зачитывалась? Представляю себе! Ну да, они ведь делали это не из праздного любопытства, а исключительно по долгу службы, им можно, они почти как врачи, черт бы их! побрал, а вместе с ними и Парамонова!

А исполненный служебного рвения майор Сомов щедро сыпанул добрую пригоршню соли на мои свежие раны:

– Хорошие, кстати, письма, трогательные…

Я вскочила со стула и забегала по комнате. Наткнулась на стоящую в углу швабру, с грохотом опрокинула ее на пол, подняла и снова прислонила к стене… Боюсь, что великий и могучий русский язык не предусмотрел слов, подходящих для описания обуревавших меня в тот момент страстей.

– Значит, письма мои очень трогательные? – уточнила я срывающимся голосом и подошла к окну, за которым беспечно звенели трамваи. – А-а… А как вы находите мой стиль? Ну, всякие там метафоры и гиперболы?

Черт побери, я имела полное право негодовать. Потому что для голубоглазого майора мои письма к Парамонову были всего лишь вещественными доказательствами, или, как там они говорят, – вещдоками, а для меня – осколками розовых очков, которые никому и никогда не склеить. Нет такого средства, технический прогресс до этого не дошел. Космонавты на земную орбиту летают, как к себе на дачу, а состав для склеивания разбитых розовых очков все еще не изобретен. Не сомневаюсь, тому, кто его откроет, Нобелевская премия автоматически обеспечена. Впрочем, это так, лирическое отступление.

Майор Сомов нахмурился, а его незабудковые глаза потускнели, он рассеянно поправил носком ботинка завернувшийся край недочищенного мною ковра и вздохнул:

– Я вас понимаю, уважаемая Галина Антоновна, это очень неприятно, когда посторонние читают твои письма, но что же делать? Работа у нас такая.

Ну вот, он уже повторяется. Я махнула рукой:

– Ладно, задавайте свои вопросы. Уговаривать его не пришлось.

– Когда вы в последний раз видели Парамонова?

– Вам точную дату? – хмыкнула я. – Боюсь, точной даты я вам не скажу. Давно это было, десять лет назад. Кажется, весной, в мае.