Блеск жемчуга
Шрифт:
Когда Джулиана узнала о горе Гарретта, у нее сердце облилось кровью, но она сумела взять себя в руки и уверенно - насколько это было возможно в ее состоянии - сказала:
– Она выживет, Гарретт. Твоя дочь выживет - она унаследует твое мужество, доброту и силу. Расскажи мне о ней - как ее зовут, точное время ее появления на свет и как она выглядит.
– Ее назвали Алисон, - начал Гарретт, и несмотря на горе, его голос наполнился отцовской гордостью, - она родилась в девять утра тридцать первого декабря. Она очень маленькая - такая маленькая - но очень упорная. И, - тихо добавил он, - я уверен, что когда
– Которая была очень красива…
– Да, она была очень красива, Джулиана, и она была так молода и счастлива, и… - Он не смог говорить дальше, слезы душили его.
Наконец Джулиане удалось заставить его продолжить, и они еще долго говорили о Бет, Алисон и о том, что Вивьен наконец поправилась.
Джулиана призналась, что позволила себе позвонить только потому, что почувствовала: он в беде. Гарретт понимал, хотя она не обмолвилась об этом ни словом, что ничего не изменилось, и теперь он сам верил в то, что шесть дней, которые они провели вместе, были единственным временем, отпущенным им судьбой. Он не сможет вернуться к Джулиане ни теперь, ни в будущем. Он был в слишком большом долгу перед женщиной, отдавшей жизнь, чтобы родить ему дочь, и перед родителями Бет, и в особенности перед крошечным существом, отчаянно сражавшимся за свою жизнь в полной уверенности, что она - дитя большой и светлой любви.
Гарретт уже никогда не вернется в Гонконг, а Джулиана никогда не покинет его. Теперь он даже без слов понимал, как она была права девять месяцев назад.
Никто не хотел сказать первым «прощай». Оба понимали, что это «прощай» будет последним словом, которое они услышат друг от друга. И вот в момент затянувшегося молчания Джулиана решилась:
– Алисон будет похожа на Бет, Гарретт, но твоя вторая дочь будет похожа на тебя.
– Пока только Джулиана знала об этом: врач, принявший ребенка в доме над Долиной Счастья, был уверен, что девочка - стопроцентная китаянка. Он не обратил внимания, что ее глаза были не черными, а темно зелеными, что ее кожа была не золотистого оттенка, а белой, как алебастр. Он не сумел рассмотреть в красивом личике черт ее отца.
И снова пронизавший огромное пространство голос, удивленно прошептавший: «Моя вторая дочь?!» был хриплым и одновременно нежным - от муки и надежды.
– Она родилась в десять пятьдесят пять в ночь первого января, - сказала Джулиана, потрясенная таким совпадением.
– Если принять во внимание временную разницу между Гонконгом и Далласом, она родилась на пять минут раньше, чем Алисон. Они сестры, Гарретт, и родились, словно близняшки.
– Как она, Джулиана? Как ты?
– Все в порядке, - успокоила его Джулиана. Для нее роды были продолжением их любви.
– Мы обе в порядке.
– Хорошо, - сказал он облегченно.
– Как ты назвала ее?
Джулиана ответила сначала по кантонски:
– Дочь великой любви.
– Дочь великой любви, - эхом откликнулся Гарретт, думая о своих дочерях, почти близнецах. Имя первой было «Дочь великой любви», и это было правдой, но ведь и вторая, Алисон, тоже могла рассчитывать на такое имя, ведь ни Гарретт, ни Бет не знали любви крепче, чем их любовь.
– Это ее личное имя, - продолжила Джулиана.
– Однако в миру она будет называться Мейлин. Ты согласен, Гарретт? Это не китайское
– Это прекрасное имя, Джулиана.
– Она и сама прекрасна.
– Я бы хотел заботиться о ней, Джулиана, заботиться о вас двоих.
– Гарретт не стал продолжать: «тем единственным способом, который мне остается». У него сердце разрывалось при мысли о том, что единственное, что он может предложить женщине, которую любит, и дочери, которую никогда не увидит, были деньги.
И вот тут то Джулиана поняла, что заставило ее солгать ему в вечер их первой встречи: теперь он может не беспокоиться о ней, они могут жить совершенно независимо, связанные только незримыми сердечными узами. Она сказала ему, что богата - тогда это было ложью, но теперь стало правдой. После сердечного приступа Вивьен написала завещание, в котором все оставляла Джулиане.
– Мы ни в чем не нуждаемся, Гарретт. Я говорила тебе, что Вивьен богата. Мейлин не будет нуждаться ни в чем.
«Кроме отца».
– Эта мысль вонзилась в его сердце, как зазубренный кинжал.
– Что ты расскажешь ей обо мне?
– О нас, - тихо поправила его Джулиана.
– Я расскажу ей, что мы очень любили друг друга, мы полюбили друг друга раз и навсегда и хотели провести жизнь рядом, любя ее, но…
– Но что?
– перебил он ее.
– Но что ты погиб и не смог вернуться в Гонконг. Вот это я и собираюсь ей сказать, потому что она начнет интересоваться тобой гораздо раньше, чем сможет разбираться в жизни и понять нас. Я терпеть не могу ложь, но в данном случае, я думаю, это необходимо. А ты?
«Я тоже», - подумал он и кинжал проник еще глубже в сердце.
– Скажи ей это, Джулиана, хотя… добавь, что я бы любил ее всем сердцем.
– Я скажу ей, - пообещала Джулиана. И тут вдруг она почувствовала опасность - словно судьба, недовольная ее звонком, на который было отпущено всего несколько минут, собиралась жесткого покарать ее за дерзкое неповиновение. И тогда она взмолилась:
– Пожалуйста, Гарретт, отпусти нас. Обещай мне, что никогда не будешь пытаться узнать что то о нас.
– Но Джулиана, это слишком! Я хочу знать, как вы живете, знать, что вы счастливы и у вас все хорошо. Я буду слишком беспокоиться о вас.
– Гарретт, пожалуйста, я тебя прошу. Мы будем счастливы, с нами будет все в порядке. Обещаю тебе. Но теперь пора попрощаться. Мы должны прекратить этот разговор.
– Джулиана…
– Я должна идти.
– Джулиана чувствовала, что ее голос дрожит от страха и отчаяния, и, собрав силы, нежно добавила: - Я буду любить тебя всегда, Гарретт, всегда, и вместе с Мейлин я буду любить и Алисон.
– Я тоже буду любить Мейлин… и тебя… любить всегда.
Еще долгое время после того, как она повесила трубку, Джулиана ощущала дыхание опасности. Она укачивала на руках Мейлин, целовала шелковистые черные волосики на ее головке и мысленно успокаивала себя. Все будет в порядке. Это был самый последний звонок. Ничего плохого не должно случиться. Все позади, все должно быть позади, с нее хватит несчастий.
И целую неделю казалось, что ее молитвы были услышаны. Опасность миновала. Они с Гарреттом будут жить каждый сам по себе и любить своих дочерей.