Ближе, бандерлоги!
Шрифт:
— Хороши... — качал головой Панкратов. — И ведь кто бы мог подумать... Особенно от тебя, Кирилл, не ожидал... — он вновь посмотрел на Лаврика. — Вам, Самарин, я нисколечко не удивляюсь. От вас как раз и следовало ожидать. Читали мы в тридцать седьмом ваши бумаги, а как же...
Лаврик поднял на него глаза. У него было бледное, отчаянное лицо человека, которому нечего терять.
— Это какие же наши бумаги ты в тридцать седьмом году мог читать, зараза? — спросил он неестественно ровным голосом. — Ты в тридцать седьмом школу
Панкратов медленно багровел, беззвучно разевая рот, словно рыба на песке.
— Да вы... Да ты... — еле выдавил он наконец. И заорал тоненько: — Что расселся перед старшим по званию? Встать!
Лаврик отозвался столь же ровно, даже вроде бы безучастно:
— Я тебе не член старшеклассника, чтобы на каждую девку вставать...
Яростно сопя и багровея, адмирал еще пару минут стоял посреди комнаты, сразу видно, изо всех сил пытаясь вернуть самообладание. И, похоже, ему это удалось.
— Вот, значит, как? — со зловещими нотками в голосе спросил он, наконец. — Показал свое истинное лицо во всей красе... Выкормыш бериевский... Вот что я тебе скажу: в лепешку разобьюсь, но добьюсь, чтобы уж тебя-то за решетку отправили как можно быстрее. Да и стараться особенно не надо, и так определят, трибунал и срок ты себе обеспечил. В адмиралы хотел пролезть... Будут тебе нары вместо адмирала... — лицо у него приняло почти нормальный цвет, он продолжал почти обычным голосом, все так же издевательски-зловеще: — Сядешь, точно тебе говорю... — оглядел всех троих. — В общем, считайте, что вы пока что выведены за штат. Ясно?
— Будет письменный приказ, станет ясно, — сказал Лаврик, глядя куда-то мимо Панкратова.
— Будет, — пообещал Панкратов зло. — И приказ тебе будет, и нары, и какава с чаем... Готовься. Эх, Кирилл, Кирилл... — печально покачал он головой.
Хотел сказать что-то еще, но махнул рукой, повернулся и вышел, довольно шумно стукнув дверью.
— Кимович, что ты, как дите малое... — досадливо поморщился Лихобаб. — Стоило связываться с этим... Помолчал бы... Ты не нервничай, все образуется...
— А я и не нервничаю, — бледно усмехнулся Лаврик. — Я спокоен. Я совершенно спокоен. И пальцы не дрожат, видишь? — он продемонстрировал растопыренные пятерни (в самом деле, никакой дрожи в пальцах). — Много для него чести — чтобы пальцы у меня дрожали, не дождется...
Взяв свой стакан и неторопливо выцедив до донышка, он потянулся к гитаре и ударил по струнам с тем же бледным, отчаянным лицом:
— Ни горя, ни досады,
и счастья мне не надо,
Я — вот он весь.
Да дело и не в этом —
в последний рейс...
Две последних строчки он пропел так, что у Мазура отчего-то мурашки поползли по спине. Отложив гитару, Лаврик встал, улыбнулся почти беззаботно:
— Ладно, все в порядке, мужики...
И вышел быстрой, энергичной, деловой походкой. Какое-то время Мазур с Лихобабом сочувственно переглядывались, вдруг Лихобаб сорвался с кресла и почти крикнул:
— Что стоишь, живо!
И первым кинулся к двери. Тут только до Мазура дошло, и он метнулся следом.
От их двери до конца коридора, где выходило на плац высокое окно с полукруглым верхом — обычное окно построенной в пятидесятые казармы — было метров десять. У подоконника спиной к ним застыл Лаврик, безукоризненно прямой, как натянутая струна, — и медленно-медленно поднимал к виску «стечкин»...
Мазур метнулся, но Лихобаб опередил, ударом ноги выбил тяжелый пистолет, поймал его в воздухе и ловко поставил на предохранитель, сунул в карман. Развернул Лаврика лицом к себе, крепко встряхнул, зажав тельняшку в кулаке, злым, свистящим шепотом выговорил:
— Ты что это? Гимназистку тут лепишь? — и снова выпустил очередь ядреной боцманской матерщины.
— Лаврик, — сказал Мазур, — ты что, в самом деле...
Лаврик медленно протянул:
— Не хочу я идти клиентом в собственную систему...
Глаза у него по-прежнему были пустые, отрешенные.
— Да пошел ты! — взревел Лихобаб, разжал вцепившиеся в тельняшку пальцы и залепил Лаврику две оглушительных пощечины, справа, слева. Встряхнул его, словно ребенок плюшевого мишку: — А ну-ка живо пришел в себя, декадент паршивый! Стреляться он вздумал, как последняя хлюзда!
Нутром почуяв постороннее присутствие, Мазур обернулся. Совсем недалеко от них стоял матрос, молоденький, в необмятой форменке, таращился, форменным образом разинув рот, явно непривычный еще к сложностям жизни на грешной земле.
— Сгинь! — цыкнул на него обернувшийся Лихобаб, единственный из них троих пребывавший сейчас в родной форме с повседневными погонами.
Матросик обалдело козырнул, повернулся через левое плечо и улетучился, как призрак. Лихобаб еще раз тряхнул Лаврика:
— Ну что, оклемался?
— Оклемался, — сказал Лаврик. — Пушку отдай.
— Могу и отдать, — сказал Лихобаб, неторопливо вытягивая пистолет из кармана. — Если дашь слово офицера, что больше так дурить не будешь.
— Слово офицера, — вымученно улыбнулся Лаврик. — Бывает, нахлыв...
— Ну ладно, — сказал Лихобаб, сам затолкнул пистолет в кобуру и звонко защелкнул деревянную крышку. — Только имей в виду: если после данного слова все же шмальнешь в башку, — я тебя презирать буду всю оставшуюся жизнь... Усек?