Ближе, бандерлоги!
Шрифт:
— Усек, — сказал Лаврик, словно бы медленно возвращаясь к нормальной жизни. — Спасибо, Михалыч, накатило вот...
— Да ладно, — сказал Лихобаб. — Бывает... Лишь бы только не повторялось... — обхватил Лаврика за плечи и повел назад в комнату, задушевно приговаривая: — Сейчас грохнем по стакану, и, как в какой-то оперетке поется, сразу жизнь покажется иной...
Мазур шел следом, охваченный щемящей
— Глотни от души, вот так, вот так... — протянул руку к закуске. — Колбаски пожуй, бандерлоги, хотя и сволочи, но колбасу делают отличную, этого у них не отнимешь... Зашибись. Скоро совсем оживешь...
— Интересно, — угрюмо сказал Мазур, — этих всех, кого мы сгребли, и в самом деле выпустили?
— Наверняка, — сказал Лаврик, уже почти вернувшийся, сразу видно, в прежнее состояние. — Учитывая, что Пятнистый ни словечком не заикнулся о прямом президентском правлении, которого надо думать, и не будет... Учитывая еще, что Панкратов — тварь законченная, но вот врать никогда не врал, чего за ним нет, так нет... Выпустили, уверен, еще и с расшаркиваниями. Жалко, Хорошая работа псу под хвост...
— Не бери в голову, — сказал Лихобаб убежденно. — Какие твои годы? Ты еще столько шпионов наловишь, что складывать будет некуда. И насчет всего, чем он тут пугал, не стоит в тоску ударяться. Не ему решать, в конце-то концов... После Тбилиси, пусть Меченый нес ту же пургу, хоть кого-нибудь посадили? В отставку отправили? Хоть звездочку сняли? Ни хрена подобного. А ты сразу из-за этого козла...
— Не в нем дело, — усмехнулся Лаврик довольно грустно. — Такое впечатление, что все рушится. Все. Если бы я мог рассказать, мужики, все, что я знаю... и какие выводы из этого порой в голову лезут, хочешь ты этого или нет...
— Перебедуем, — с той же яростной убежденностью (все же, по оставшемуся у Мазура впечатлению, еще и яростной жаждой самого себя успокоить) сказал Лихобаб. — И похуже бывало, сколько раз могло показаться, что все пропало... Всегда выкарабкивались как-то. Лично я надежды не теряю, — он пропел фальшиво: — В Красной Армии штыки, чай, найдутся... Выпьем, что ли, за Красную Армию? Хотя юбилей
И они сдвинули граненые стаканы.
...Все обошлось, и верно. Никого из них так и не вывели за штат. Каким-то образом, уж неизвестно как (даже Лаврику неизвестно) все понемногу словно бы само собой уладилось. Никого не выгнали в позорную отставку, ни единой звездочки не сняли, не влепили выговоров с занесением, даже устных разносов ни от кого не последовало. Мало того, Лавриковы бумаги на адмирала, как очень быстро выяснилось, ничуть не затормозились, продолжали продвигаться должным путем с нормальной в таких делах скоростью. Сами собой такие вещи, конечно, не происходят. Кто-то из начальства, вполне возможно весьма высокого, должен был приложить усилия — и, может быть, нешуточные, учитывая и спятившее (по мнению иных) время, и обстановку, и состояние умов, и черт знает что еще. Следовало поблагодарить кого-то, но они так и не узнали кого.
Вот только так уж обернулось, что Лаврик стал последним, кого произвели в адмиралы при Советской власти. Потому что всего через несколько месяцев самолет с буквами СССР на борту прошел все же точку невозврата. Самолету бы еще летать и летать, но так уж вел его экипаж, такой уж экипаж оказался в пилотской кабине...
...И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.
Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.
Екклесиаст, 9, 11-12.
Авторы стихов, приведенных в романе:
Александр Городницкий, Георгий Иванов, Булат Окуджава.