Ближе к истине

Ротов Виктор Семенович

ВОЙДИ В СВОЙ ХРАМ

(Духовный этюд)

«Не весте ли, яко храм Божий есте, и дух Божий живет в вас?»

В конце оригинального текста псалома, взятого мной за эпиграф, стоит вопросительный знак. Я бы поставил точку. Ибо храм Божий действительно в нас. И название ему — Душа.

На северо — восточной окраине Новороссийска, где отрогом своим спускается в город Лысая гора, у входа на кладбище когда-то стояла деревянная церквушка. Видная

отовсюду. Она запомнилась мне празднично — нарядной, сверкающей на солнце маковкой. Мы жили на углу Старошоссейной и Стахановской (ныне Васенко и Тамбовская). Над дорогой, по которой в 1918 году прошел знаменитый Железный поток.

Стахановская улица была крайняя, дальше уже не было домов. По этой улице моя бабушка Екатерина Акимовна и ходила в церковь. А я выглядывал ей вслед в кухонное окошко, выходившее на восход. Смотрел, как она, принаряженная, неспешно поднималась по улочке. В ясную погоду за церковкой поднималось солнце, и позолоченная головка деревянной красавицы купалась в его лучах.

Обласканные этим солнцем, в предвкушении сладкой заутренней, с разных сторон стекались люди и жиденьким потоком вливались в разукрашенные открытые двери.

Мне все время казалось, что в церкви живет некий сверхчеловек, который дарит людям, всему свету красоту и доброту. Потому что церковка чистая, ухоженная; потому что бабушка приходила оттуда просветленная и ласковая. Словно очищенная от греховной суеты домашней, семейных неурядиц и даже примиренная со мной — шалунишкой. Мне, несмышленышу, было невдомек, что бабушка Катя за тем и ходила в церковь, чтоб «подправить», «подновить» храм Божий в душе. Или, как мы, атеисты, говорим, обрести душевное равновесие. Чтоб потом терпеливо жить дальше.

У нее светились глаза, и я понимал, что она простила маме и папе очередной скандал, а мне — мои шалости.

Что все плохое забыто, и мы любим друг друга. Больше всего мне было по душе это ее всепрощение. В этот момент я сознавал свою неправоту, мне до слез было жаль бабушку за ее долготерпение. Наверное, поэтому я любил ее больше, чем родителей. И если во мне есть что-то душевное, то этим я обязан ей, бабушке Кате.

Не помню, на какой праздник она взяла меня с собой в церковь. Тайком от родителей. (Они были на работе, сестра — в школе). И там, под расписными сводами, в блеске иконостаса и необычного церковного убранства, я впервые почувствовал некое духовное начало в себе и в мире. Может, в тот момент и вселился в меня Всевышний. И стал вторым моим «Я». В нашем симметричном мире человек не может быть асимметричным. Как не может быть птица с одним крылом.

Невиданное доселе внутреннее убранство церкви, множество возжженных свечей, бородатый батюшка с кадилом в руках, из которого исходит запах ладана, дивной мягкости и красоты голоса певчих, умиротворенные лица прихожан, лики святых, внимательно глядящих мне в душу, с загадочными нимбами вокруг головы; разрисованные библейскими сюжетами стены, представляющиеся мне картинами из жизни небожителей; свисающая из-под купола люстра, слепящая множеством электрических лампочек, — все это мягко хлынуло в душу и там угнездилось навсегда. Я это чувствовал. Я даже чувствовал тепло, исходящее от горящих свечей. Я глубоко

вдохнул и замкнул навсегда в себе эти чудные запахи. А когда батюшка в какой-то момент службы подошел и мазнул мне чем-то лоб, я сначала похолодел. А потом меня окинуло жаром.

Я не знаю до сих пор значения этого церковного обряда, но я ощущаю приятно — прохладную точку — мегину на лбу. В том месте, где мы как бы концентрируем мысль, когда хотим сосредоточиться. Ее холодок всякий раз касается сердца, когда оно не в меру разгорячится. Как бы призывая к благоразумию. Ее холодок касается души, когда на нее навалится тоска. От этого прохладного прикосновения, как от волшебной палочки, восстанавливается душевное равновесие.

Все ты выдумываешь, слышу я голос оппонента. Может быть. Не спорю. Но если мне так хочется. Если это помогает мне жить и перемогать напасти, то — дай Бог каждому. Та деревянная церквушка с сияющей позолоченной маковкой сгорела во время войны. Кто говорит,

немцы спалили. Кто говорит, наши стрельнули по ней с Сахарной Головки. В общем, нет той красавицы — церквушки. Не знаю, собираются ли ее восстанавливать грешные наши власти, знаю только, что уже и каменный фундамент ее едва заметен.

Когда бываю в Новороссийске, хожу на могилку дедушки, бабушки и папы. Они вместе там лежат. Каждый раз я прохожу по тому месту, где когда-то стояла церковь. Каждый раз мне кажется, что рано или поздно люди вспомнят, что на этом месте был духовный храм. Что место это свято. И надо бы воссоздать эту духовную обитель.

Родители мои неверующие. Но я не помню ни одного плохого слова от них о вере, о Боге. Они не верили, но жили с Богом в душе. Как и многие тогда. Да и теперь, Я тоже неверующий. Но всегда уважал и уважаю веру в Бога.

Мои родители были беспартийные. Но верили во все лучшее, что исповедовала коммунистическая партия. Я — партийный. И свято верю во все лучшее, что исповедовала коммунистическая партия. Как и многие. Мы иногда заводили разговор с покойным отцом моим о партии. Почему он беспартийный? Он лукаво так отвечал:

— Не достоин. Потому как иногда крещусь.

И в самом деле, он иногда крестился. Мама тоже. Она жива до сих пор. Ей девяносто два. Она подвижная, ухаживает за собой сама. Еще и помогает по дому сестре. У нее светлая голова. Начнет вспоминать — заслушаешься.

В церковь так и не ходит. Разве что только по праздникам. В комнатке у нее прибран «святой уголок» — иконка и лампадка. Никогда не видел, чтоб она молилась. Но крестится все чаще.

Я чувствую, с годами она все больше склоняется к вере в Бога. Иногда мы говорим с ней об этом. Мол, есть ли Бог?

— А как же?! — каждый раз восклицает она с мягкой иронией в голосе. — Кто-то же нами правит? — и возденет руку кверху, к небесам. А потом укажет на грудь: — И тут у нас Бог. И вокруг нас Бог, — поведет рукой вокруг. — Везде, во всем. В каждой травинке и во Вселенной. Бог самотворящий. Он живет в каждом из нас. Люди должны это понимать. Кто понимает, у того храм в душе. Обитель Божья…

— А что ж раньше ты нам не говорила? Когда мы были маленькие?

— Нельзя было. Дядю Мишу сняли с должности по доносу. Будто у него отец был поп.