Близкий контакт
Шрифт:
— Да! — горячо поддержал идею Скурски, — мне чертовски это интересно! Эти центавряне — занятные ребята. Я уже встречался с ними с год назад, они учили меня готовить в ресторане съедобных картин. Да, я очень хотел бы знать, зачем они прилетали, и что с нами будет из-за этого, я еще в прошлый раз хотел их об этом спросить. Но не успел. Я же говорю, моя жизнь — сплошное приключение… — сказав это, он уставился на пустую бутылку у себя в руке. Поставил ее на пол и попросил доктора: — Дайте «Пепси», пожалуйста, я же просил…
Шульц мотнул дальше. Фигурка Скурски
— Здравствуйте, — сказал больной, с опаской разглядывая японца. — Меня зовут Кшиштоф.
Такахиро озадаченно глянул на докторшу.
— Он не помнит вас, — пояснила та. — Господин Скурски, это — господин Такахиро, он хочет знать, где вы сейчас были и чем занимались.
— А ты кто такая? — подозрительно уставился Скурски на нее.
— Меня зовут госпожа Мендес, — терпеливо ответила она, — или, если вам больше так нравится, просто Мерседес.
— Мерседес. Хорошее имя. Лучше Мерседес.
— Кшиштоф, — устало вмешался Такахиро, — пожалуйста, расскажите нам, где вы сейчас были, что видели…
— Дайте «Пепси», — попросил тот.
Госпожа Мендес дала.
— Ну ладно, — сказал Скурски, отхлебывая. — Так и быть, расскажу. Уж очень скучно вы живете, а люди, вроде, хорошие… Я только что был в гостях у центаврян, ну, у тех чудиков, которые как-то прилетали на Землю.
У Такахиро вытянулось лицо, и на лбу выступили капельки пота.
— Они снова были на Земле, — продолжал Скурски. — Только это они не прилетели, а уже получились из людей. Люди мало-помалу, этак лет за миллион, превратились в центаврян.
— Каким образом? — хрипло спросил японец.
— А они так размножаются. Целыми мирами. Они мечут икру — по икринке на мир. И те, кто не отказывается, понемногу становятся точно такими, как они. Вот так и размножаются. А, кстати, никто и не отказывается.
— Почему?
— Это же размножение. Оно всегда сопровождается удовольствием. Правда, тут кайф по всему миру размазывается… Зато уж как центавряне тащатся, когда им удается куда-нибудь свою икринку закинуть! Как лягушки. Кстати, у меня была одна знакомая лягушка, я уже не помню, как ее звали, давно это было, и она мне говорила, что человеческий оргазм ни в какое сравнение не идет с тем кайфом, который испытывают они. Потому что тут все не на физиологическом уровне, а на интеллектуальном, — он глотнул из бутылки. — И стрекозы мне про это говорили. Но у них немножко по-другому…
— Господин Скурски, — почти шепотом сказал Такахиро. — Не могли бы вы вернуться к центаврянам.
— А у меня не получается, — ответил тот. — Я вообще никогда не могу никуда вернуться…
— Я имею в виду, вернуться в своем рассказе…
— А-а… А что про них рассказывать? Центавряне, как центавряне. Нормальные ребята. Только скучные какие-то. Озабоченные. Все разговоры — про размножение. Только и думают, как бы это икру свою кому-нибудь подсунуть.
— Мерседес.
— Вот! Да! Возможно и Мерседес. И она говорит мне…
Шульц выключил запись.
— Вот и всё, — сказал он. — И ты всерьез думаешь, что старик свел счеты с жизнью из-за этой ерунды?
— А ты всерьез думаешь, что это ерунда?
— Ни разу больше этот псих не рассказал про центаврян ничего мало-мальски членораздельного. Но даже из-за этой его невнятицы проводилось тысяча дополнительных исследований, но все они подтвердили, что дримбабл никак, НИКАК, не воздействует на человеческий организм. И уж тем более на уровне генома.
— Ты веришь, что с баблом люди видят вещие сны?
— Вещие или не вещие, это вопрос спорный, но какие-то сны видят, это доказано.
— Значит, он взаимодействует с человеческим организмом, то есть, как-то воздействует на него. Да уже просто то, что человек засыпает, это уже воздействие.
— Марк, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я говорю о необратимом воздействии.
— А если оно сверхмалое и носит при том накопительный характер? Миллион лет — не шутка.
— Знаешь, что я скажу тебе, Марк. Миллион лет — такой срок, который, еще не известно, протянет ли человечество вообще. В конце концов, мы же не уничтожаем этот документ. Те, кто придет после нас, будут иметь больше возможностей для исследований, они еще многократно все проверят… Может быть, и действительно, стоит дримбабл уничтожить, пока что-то не зашло слишком далеко…
— Этого не будет никогда, — покачал головой Дромберг. — Слишком много удовольствия мы от него получаем. Дрим-индустрия сегодня — одна из ведущих, а наш департамент — местечко, от которого не так-то легко отказаться. Даже старик не мог отказаться, а уж он-то был — кремень. Но кое-что он все-таки сделал. Его вопрос обошел все газеты мира, а тот факт, что он уснул и проспал целых десять часов, говорит о многом. О том, что вопрос не праздный, и ответ на него есть…
— Такие чистоплюи, как Такахиро стоят на пути прогресса, — неожиданно посуровел Шульц. — Если бы мы прислушивались к ним, у нас не было бы ни атомной энергетики, ни химической промышленности, ни космических исследований… Но люди никогда не останавливаются на полдороги.
— Да, — кивнул головой Дромберг, — но до сих пор они следовали лишь собственному посылу, а не шли на поводу у другой расы.
— Как бы там ни было, господин Дромберг, — неожиданно официальным тоном заявил Шульц, нависнув над столом, — я не собираюсь делать скоропалительных выводов. Напротив, я намерен поднять вверенную мне отрасль на еще более высокий уровень и принести максимум пользы каждой стране в отдельности и всему человечеству в целом.
— Я в полном вашем распоряжении, — отозвался Дромберг так же сухо, — и полностью вас поддерживаю во всех ваших начинаниях.