Близнец Бешеного

Доценко Виктор Николаевич

— И все?

— И все… Баринов даже пригрозил нам, если мы тебя убьём, то он нас самих закопает… — он говорил торопливо, словно боясь, что Серафим не захочет выслушать его до конца, потом жалобно добавил: — Не убивай меня, я же тебе все сказал!

В глазах Барсукова было столько страха, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не разрыдаться. Воистину говорят, что зачастую физически сильные люди от страха и боли ломаются в первую очередь.

— Не нахожу ни одной причины, чтобы можно было оставить тебя в живых, — задумчиво произнёс Серафим.

— А если я назову одну? — с надеждой спросил он.

— Вот

как? — усмехнулся Серафим. — Хорошо, попробуй: окажется существенной, сохраню тебе жизнь! — пообещал Серафим.

— Даже две назову! — обрадовано выпалил тот.

— Ладно, говори две, — согласился Серафим, с трудом сдержав улыбку.

— Во-первых, убивать перед Богом грешно: ведь не отмолишься потом, во-вторых, нужно ли тебе, земляк, за меня лишний срок мотать по «мокрухе»? — он замолчал и преданно уставился на своего возможного палача.

Несколько минут Серафим смотрел на него, потом покачал головой и усмехнулся:

— Надо же, так жить захотелось, что даже Бога вспомнил! Знаешь, что скажу: для тебя, попутчик, будет совсем хорошо, если ты о нём и впредь не забудешь!

— Нет-нет, можешь поверить: теперь никогда не забуду о Боженьке! — торопливо произнёс он и тут же с надеждой воскликнул: — Значит, ты не убьёшь меня?

— Ладно, живи, но при одном условии…

— Выполню любое! — перебил тот.

— Если Баринов спросит, почему вы с приятелем не выполнили задание, скажете, что испугались за его жизнь.

— За чью жизнь? — не понял Барсуков.

— За его жизнь: жизнь старшего Кума! — ехидно усмехнулся Серафим.

— Как это? — растерялся тот.

— Поясните Баринову, что я пообещал по полной спросить с него за всё, что случится со мной в этой тюрьме…

— По полной? — растеряно переспросил он. — То есть даже до… — он выразительно указал глазами вверх.

— Ты точно понял, — кивнул Серафим.

— А если он не поверит? — со страхом спросил Барсуков.

— А ты сделай так, чтобы поверил!

Серафим бросил на него взгляд, после которого тот испуганно поёжился:

— Все понял! Сделаю все, как ты мне сказал! — торопливо согласился он, но кивнул в сторону лежащего приятеля. — А Дробилин поддержит меня?

— Конечно! — усмехнулся Серафим и ехидно добавил: — Мысленно…

— А он скоро придёт в себя?

— Минут десять ещё «поспит», — пожал плечами Серафим. — Я так думаю! — он, как герой из фильма «Мимино», поднял кверху указательный палец.

— А что нам сказать про… — Барсуков замялся.

— Про выбитую чашечку, разбитый нос и синяки на физиономиях? А что хотите…

Серафим с безразличием взмахнул рукой, хотел ещё что-то добавить, но в этот момент интуитивно ощутил за спиной чей-то пристальный взгляд.

Интуиция его не подвела и на этот раз: когда Серафим резко повернулся, то успел заметить этот взгляд. И почему-то показалось, что в дверной глазок смотрел Никитич.

Всё дело в том, что старший прапорщик, услышав какой-то шум в шестой камере, наплевал на запрет старшего Кума по поводу шестой камеры: не вмешиваться. И всё-таки решил заглянуть и узнать, что там происходит. Всё, что угодно, готов был увидеть бывалый тюремный работник, но только не то, что открылось перед его взором. Никитич даже чуть присвистнул от удивления. Огромная туша Дробилина распласталась посередине камеры, его глаза

были закрыты, всё лицо было в кровоподтёках и синяках, а на лбу красовалась огромная шишка. В первый момент Никитич даже подумал, что тот мёртв. И если бы не вздымающаяся от дыхания грудь, то его действительно можно было принять за мёртвого.

Барсуков сидел рядом и одной рукой размазывал по лицу сочащуюся из носа кровь, а другой поглаживал колено правой ноги. Присмотревшись, Никитич заметил, что колено перетянуто рукавом, оторванным от зэковской рубашки.

Взглянув на своего подопечного, Никитич с удовлетворением отметил, что на нём нет ни единого синяка и он в хорошем расположении духа: смотрит в его сторону и улыбается, словно видит, что за дверью именно он.

Если бы шестая была обычной камерой, Никитич был бы обязан немедленно вызвать врача и обо всём доложить старшему Куму, но в данном случае особое положение, на котором находилась злополучная камера, сыграла злую шутку с самим Бариновым. Конечно, и сейчас Никитич обязан был доложить старшему Куму о случившемся, и он это обязательно бы сделал, причём, немедленно, если бы существовала угроза для приглянувшегося паренька, а так… ничего страшного, если он сообщит Куму обо всём через некоторое время.

Никитич удовлетворённо потёр ладошками: всё-таки приятно, когда интуиция не подводит.

«С этим парнем, товарищ майор, вы ещё, ох, как намучаетесь! — подумал старший прапорщик. — Видели бы вы сейчас эту картину! Два ваших костолома выбиты из ваших дурацких игр на неопределённое время… Как говорится: небольшой нокдаун! Перерыв! Тайм-аут! Хотя, если точнее, полный нокаут!»

Никитич осторожно опустил шторку на глазок, молодцеватой походкой отошёл от камеры, словно на глазах помолодев на добрый десяток лет, и вдруг весело, на весь коридор, запел:

— И на борт его бросает — в набежавшую волну!..

И было такое впечатление, что его голос прокатился по всем коридорам тюрьмы…

Глава 22

КУМ БРОСАЕТ ВЫЗОВ

Почему-то Серафим на все сто был уверен, что в глазок камеры заглядывал именно старый Никитич. Как и уверен в том, что Никитич и пальцем не пошевелит, чтобы доложить по начальству об увиденном. А если и доложит, то чтобы не подставить себя, причём доложит не сразу…

Услышав его густой баритон, поющий известную арию из оперы, Серафим с улыбкой покачал головой: хороший человек Никитич! Справедливый, честный и порядочный! Неожиданно Серафиму пришло на ум, что Никитич очень напоминает ему его старого японского учителя Такеши.

Серафим уже давно отметил для себя, что добропорядочные, честные и справедливые люди в действительности очень похожи друг на друга. У них даже взгляд особенный: чистый, глубокий и мудрый. А у злых и непорядочных людей глаза почти всегда виновато, точнее сказать, воровато, бегают из стороны в сторону, и такие люди стараются никогда не смотреть в глаза собеседнику.

Поначалу Серафим хотел все представить так, словно двое подосланных к нему костоломов что-то не поделили, схватились между собой и покалечили друг друга, но немного подумав, пришёл к выводу, что в эту историю вряд ли кто поверит, тем более старший Кум, тем более после тех событий, которые произошли в сто девятой камере.