Блог демона Шаакси, или адская работёнка
Шрифт:
— Был уничтожен.
— Козни демонов? Оружие древних богов? Человеческие культы?
— Оружие древних богов… Как минимум, именно так написал в отчёте твой почтенный шеф, Варифиэль.
Вон оно что.
— Я не думаю, что он врал…
— Мне не надо думать, я спросил его. Правда и ложь, помнишь? И Варифиэль лгал... Но это сейчас не важно. Важно то, что тот мой сотрудник развоплотился навсегда, растворился в вечности, стал светом. Мы живём в теории вечно, но только одну жизнь, так что я не мог даже позаботиться о его дальнейшем пути. Потому я не имел права закрывать глаза на его
Я помедлила.
— Стоит ли мне спрашивать, как ты сумел оказаться на кругу перерождения?
— Нет, лучше не стоит, — усмехнулся ворон, — потому что, разумеется, официально ангел не может просто пойти и родиться человеком. Но мне повезло — с прошлым, с начальством и с командой. Я знал лазейки и был в достаточной мере психом, чтобы воспользоваться ими… А мой начальник был в достаточной мере великодушен, чтобы сделать вид, что ничего не замечает, и позволить мне самому решать.
Я медленно покачала головой. Не знаю, что по идее должен испытывать ангел, услышав такой рассказ, но я могла только одно — восхищаться.
И, возможно, немного завидовать. Смелости.
—... Я не стал мудрствовать лукаво, — говорил между тем ворон познания, — как я уже сказал, я хотел понять, потому играть надо было честно. Полумеры вроде "спустился я вниз, такой всесильный и неуязвимый, и посмотрел с высоты своего бессмертного совершенства, как оно там" тут не подходили. Потому я решил пойти классическим путём и прожить на одной из Земель тридцать лет и три года относительно обычным человеком, а потом вспомнить себя. Такое положение казалось оптимальным, да и давало возможность заодно глянуть изнутри на работу своего отдела. Спустя столько лет я всё ещё питал слабость к тем, другим людям, к которым являлся когда-то вороном, потому решил: посмотрю на этот мир глазами шамана. Узнаю, каково им живётся — теперь.
— И какой она вышла, эта жизнь?
Он усмехнулся и лёг на крышу, раскинув по холодному бетону свои припорошенные пеплом, но прекрасные перья. Мне подумалось вдруг, что ни у одного знакомого мне ангела я не видела настолько красивых крыльев.
— Это было… больно.
Исчерпывающий ответ.
Настолько, что мне самой стало больно — как стало бы, наверное, если быть беспомощным, вывернутым наружу, смертным, уязвимым. Человеческая жизнь, которую для меня соорудило это отражение, ещё не успела не то что забыться, но даже потускнеть в памяти. Потому я могла понять.
Это и правда больно.
Помедлив, я осторожно коснулась крыльев собрата своими, передавая поддержку, утешение и понимание. Он на миг прикрыл глаза, отвечая теплотой, горечью и благодарностью.
Близость, которую не подделаешь.
Когда меня пугали падением, предупреждали, что это, дескать, безумно больно. Я задаюсь вопросом: знали ли они вообще, о чём говорили? Мне вот после всего пережитого
Интересно, что почувствую я сама, когда вспомню свои человеческие жизни? Насколько больно это будет?
— Впрочем, это сладкая боль, — сказал вдруг он. — Это как внезапно после множества лет бесчувствия обрести чрезмерную чувствительность. Ко всему. А так… Это оказалось сладко, и горько, и обжигающе, и пронзительно хорошо, и кошмарно, и счастливо, и весело, и грустно, и страшно. Но, если подвести под этим какую-то черту, я могу со всей ответственностью сказать: это было больно.
Что же, осталось прояснить ещё один момент…
— Я верно понимаю, что биография падре вполне настоящая?
— Да, вполне. Все факты подлинны, это то, что я пережил на Земле. Строил карьеру певца, потому что ритм был моим единственным способом чувствовать себя живым; травил себя всякой мерзостью в надежде, как я теперь понимаю, утолить внутреннюю тоску по небесам, вспомнить, заполнить пустоту неиспользуемого дара, сбежать в пятое отражение — и сбежать от четвёртого отражения… Я искал небо, не находил, но продолжал отчаянно искать, готовый ради этого окунуться в любую мерзость, которую люди были готовы творить под религиозными предлогами; потом возненавидел Его за глухоту, отрёкся от Него и примкнул к поклонникам другой стороны… А потом я вспомнил.
Ох.
— Думаю, это было… непросто.
Он усмехнулся.
— О да, это очень хороший подбор слов. Непросто; настолько непросто, что я по сей день удивляюсь, как не спятил в тот момент. Как сейчас помню, что проснулся на тридцать третий свой день рождения — ещё не отошедший от дурмана, в котором тогда пребывал постоянно, в какой-то ночлежке, исписанной дикой мешаниной оккультных символов, окружённый тварями из четвёртого отражения и своими собратьями по несчастью… Весёлое было пробужденьице. Да и то, что последовало потом, тоже нельзя назвать скучным.
Да уж. Если честно, мне страшно и пытаться представлять, что он должен был испытать.
— Потом было много чего, — говорил мой собеседник между тем, — не стану пересказывать, да тебе и ни к чему знать. Скажу только, что всю ту жизнь потратил на попытки облегчить жизнь пленников четвёртого отражения. Нескольких талантливых шаманов — ну, тех, кто был рождён с соответствующим даром — даже сумел вызволить. Именно для того я создал этот Центр. А когда та жизнь кончилась, а вместе с ней и мой отпуск, я вдруг понял кое-что.
— Что не сможешь вернуться.
— Верно. И не пойми неправильно, я не могу сказать, что разочаровался в своих ребятах. Наоборот, верные себе, они делают, что могут — присылают вдохновения, и озарения, и жизненные силы, и чудесные исцеления. Верные слову нашего шефа, они одаривают людей не за какие-то особые заслуги, не в политических целях, не в обмен на молитвы, или дары, или определённую веру, или условную праведность — просто того, чьи просьбы услышаны, чей свет притянул, к кому привели дороги. Просто потому, что могут. Конечно, этого недостаточно, но тут ничего не поделаешь. Делать, что можешь — это всегда было и будет достойной позицией… Но я понял, что мне там больше не место.