Блокада молчания
Шрифт:
— Так как же вас зовут? — повторил он, подплывая к дамочке почти вплотную.
— Не поверите, Павел Макарович, — ее голос рассыпался мелодичным перезвоном колокольчика, и поэтому смысл сказанного отложился в голове не сразу, — меня зовут Ксения Левторович, одна из тех двоих, кого вы так упорно ищете. И если уж у вас хватило глупости вторично попасться на удочку, то сами виноваты, извините.
Какие абсурдные вещи она говорила… Он не почувствовал, как сзади объявился третий лишний. Лишь когда неодолимая сила накрыла с головой, он в панике задергался, но было поздно. Вода не успела хлынуть в легкие, в рот проталкивался резиновый загубник. Он сделал судорожный вдох, и слабенькая струйка кислорода потекла в организм. Но, видно, недостаточная — круги заплясали перед глазами, сдавило череп. Сопротивляться было бессмысленно, ноги и руки не слушались. Его обвило что-то тяжелое, поволокло на дно. Какое-то время сознание присутствовало, туловище сжал ремень, а на спину взгромоздилось что-то мощное, стальное. Кислородная маска, баллон, надо же, нашли аквалангиста. Он беспомощно разводил руками, но это было ни к чему, его куда-то волокли, он дышал через раз, уже ни капли не соображал.
Вровень мог очнуться после выхода на сушу, но предпочел этого не делать, тяжелый удар по
— Вы знаете, Павел Макарович, что Бог вас не любит? — Его швырнули на пол, и что-то зловещее повисло над душой.
— Зачем? — простонал он. — Ведь мы же с вами… уже разговаривали…
— Разговаривали? — рассмеялся мужчина. — Вы это так называете? Да, вы правы, Павел Макарович, мы однажды провели с вами воспитательную беседу. Как правило, дважды с одним фигурантом мы не занимаемся. Но вы сами виноваты. У вас имелся гениальный запасной план: поплакать и напиться, а заодно осмыслить то, что с вами произошло, чтобы больше такого не повторилось. Но вы развили неуемную активность. Занимались рукоприкладством. Вы били и истязали в состоянии аффекта ни в чем не повинных людей. А состояние аффекта не освобождает от ответственности. Вы разнесли молодецким ударом челюсть гражданину Штольману, отцу двоих маленьких детей, всего лишь за отдаленное сходство с вашим покорным слугой. Травма серьезная, инвалидность обеспечена на всю жизнь, а гражданин Штольман, между прочим, единственный кормилец в семье, поскольку жена у него хоть и молода, но тоже на инвалидности после автомобильной аварии. Вы в запале били глобусом по голове гражданина Овечкина — только лишь за то, что он не смог вразумительно объяснить, где провел последнюю ночь. Вам не кажется, что это его личное дело, где он ее провел? Гражданин Овечкин не имеет ничего общего с фотографией преступника, из совпадающих моментов только цвет глаз. У вашей жертвы сильнейшее сотрясение мозга, несколько месяцев он будет прикован к койке, а перед ним даже не извинились. Ваши подручные привезли его домой, выгрузили из машины, прислонили к забору и, пристыженные, убрались. Мы не изуверы, господин полковник, но обещаем, что больше вам нечем будет калечить законопослушных граждан.
Такое ощущение, что это был сон. Но отлично отложился в памяти, особенно последние слова. Он очнулся на полу в жиденьком рассеянном свете, вспомнил все и с ужасом поднес обе руки к глазам. Слава богу, с руками все в порядке. Вялые, но слушались. Пластырь на пальцах превратился в обрывки, почернел от грязи. Но страх не унимался. Что еще ему уготовили? Его трясло, зуб на зуб не попадал, он не отдавал себе отчета, что скулит от страха, тоненько, жалобно. Он вскочил как был, в одних трусах, принялся заполошно озираться. Какой-то мрачный бетонный склеп с низким потолком. Словно сопли, свешивались обрывки заплесневелых кабелей. Пара раскуроченных стеллажей, несуразный агрегат, обросший пылью. Разводки труб на стенах. Пол завален цементным крошевом, какими-то гайками, осколками стекла. Заброшенная фабрика? Мастерские? Боже, что он знает про заброшенные промышленные предприятия в окрестностях Кабаркуля? Имеется фабрика металлоизделий в «Харбине» — ее закрыли в девяностые. Мастерские по штамповке арматуры — несколько цехов, вынесенных из города и окруженных бетонным забором, эти уродцы в ясную погоду неплохо наблюдаются с его веранды на Гремучей скале…
Он долго возился в хламе, пока не поднялся на дрожащих ногах. Затравленно шарил глазами. Дошло наконец, что свет в помещение поступает не от электрических источников. На полу стояло несколько зажженных восковых свечей. Какая готика, право слово. Все правильно, откуда электричество в этом месте? Запашок, как в церкви… Он заставил себя успокоиться, перестать выть. В помещении не было никого, кроме него. Хоть бы кончилось на этом, умолял он Господа, хоть бы пронесло, он все понял, он больше не будет… Полковник встал на полусогнутые, сделал шаг и ойкнул от боли, поранив ногу об осколок стекла. Рухнул на колено, снова поднялся, куда-то побрел, оставляя за собой кровавую дорожку. Машинально отметил вентиляционную решетку в метре от пола. Зачем ему решетка, если в помещении имелась нормальная металлическая дверь? На двери была задвижка — в открытом положении. К этой двери он и устремился, боже правый, даруй ему выход! Он же окочурится от холода и страха! Но когда Вровень подошел к двери изрезанными в кровь ногами, опять обуял нечеловеческий ужас. Не может быть так просто. Дверь наверняка заперта, замуровали, демоны… Он схватился за дверную ручку, поволок проржавевшую конструкцию на себя. И чуть не возопил от радости, дверь слушалась, она открывалась! Он вывалился за порог. Он действительно находился на заброшенном предприятии. Здесь даже бомжи не обитали, значит, предприятие отдалено от города… Вытянутое помещение, груды заржавевшего, никому не нужного оборудования, проход в центральной части. А вдоль прохода выставлены горящие свечи, чтобы человек не ошибся, обязательно нашел дорогу…
Он одолел на ватных ногах от силы метра четыре, уже различался отворот в дальней части зала, единственный выход из помещения. Павел Макарович ускорился, нечего тут дышать церковной дрянью… И встал как вкопанный, начал обрастать гусиной кожей. Затряслась от страха челюсть, заходили ходуном все конечности. Он услышал угрожающее рычание. Оно делалось громче, басистым, нервировало барабанные перепонки, и из-за поворота показалось огромное рослое чудовище. Вышло, расставив мощные лапы, угрюмо уставилось на человека, яростно зарычало. Павел Макарович онемел от ужаса. Чудовище распространяло белый мерцающий свет. Светилась оскаленная морда, горели воспаленные глаза. В принципе в юности Павел Макарович читал «Собаку Баскервилей», да и фильм как-то глянул урывками и представлял, что будет, если крупную собаку измазать светящейся краской. Но в данный момент даже не дошло. Он истекал пещерным страхом, даже обмочился от этого страха! Шарики в голове закатились за ролики. А когда зверюга наклонила голову и с рычания перешла на оглушительный лай, он совсем превратился в тряпку. Она уже бежала к нему легкой рысью, переходя на бодрый аллюр, а он не мог отклеить себя от пола. Чудовище приготовилось к прыжку, разверзлась кошмарная пасть. Павел Макарович завизжал, как
— Черта с два, не возьмете… — простонал полковник, отползая от двери.
Он немного успокоился, в этой комнате он в полной безопасности. Его не сломают. Подчиненные будут искать, обязательно выйдут на след, освободят. Пусть только попробуют не освободить! Он на корточках подполз к вентиляционной решетке, принялся трясти ее. Но сварка держалась прочно. А за решеткой царила темень, в которой что-то поблескивало, поигрывало красным огоньком, но он не обратил на это внимания — пелена стояла перед глазами. Он нашел участок пола, где не было осколков, свернулся калачом, забылся, а за дверью рычал и бесился зверь, хотя, возможно, это было уже во сне…
Он очнулся от жуткого холода. Ничего не изменилось, то же самое помещение, запертая дверь, тишина за дверью. Холод был арктический. Часть мастерских, очевидно, находилась под землей, да и ночи на побережье не сказать чтоб очень уж жаркие. Он был практически без одежды, и это тоже сказывалось. Зубы выстукивали морзянку, в голове творился полный ералаш. Он скрючился, обнял себя за плечи. Значительная часть холода шла от бетонного пола, он не мог уже на нем лежать. Подскочил, затряс руками и ногами — стало только хуже. Холод уверенно обосновывался в организме. Сколько часов он тут провалялся? Наверное, скоро утро… Внезапно случился приступ клаустрофобии, словно стены вдруг стали сдвигаться. Он в ужасе на них таращился, кружилась голова. Свечи на полу практически прогорели, превратились в обмылки, еще несколько минут, и настанет жгучая темнота, в которой его точно сожрет какой-нибудь монстр.
Полковник изнемогал от страха, выл, как волк на луну. Отправился на корточках к двери, приложил к ней ухо. За дверью царило таинственное молчание. Вообще никаких звуков. Может, само рассосалось? Он колебался долго, то принимал твердое решение, то отменял его. А пламя свечей уже затухало, становилось темно. Нервы дребезжали, из подсознания подспудно выбиралась мистическая жуть. Павел Макарович, шмыгая носом, натянул на себя дверь, принялся медленно отволакивать засов, мысленно готовясь к наихудшему. Но за дверью продолжала властвовать тишина. Он высунул нос наружу, готовый захлопнуть ее в случае опасности. Но в смежном помещении никого не было, зверь ушел. Он содрогнулся, вспомнив страшную пасть. Набрался храбрости и вышел. Вдоль прохода громоздились остовы оборудования, горели свечи. В мозгу не отложилось, что они не догорают, огарки заменили на новые. Сердце застучало, как стиральная машина в режиме отжима. Он перевалился через порог и на цыпочках тронулся в путь. Озноб нарастал, но Павел Макарович не останавливался. Он встал перед поворотом, перекрестился, высунул нос. Длинный коридор, уставленный свечами, а в конце, кажется, дверь… Нужно бежать, про него забыли! Преступники ошибочно решили, что в страхе перед зверем он никогда не покинет свое убежище, так и подохнет от холода и голода. Как бы не так, просчитались вы, ублюдки! Он двинулся дальше, держась за стеночку. Ноги от волнения подгибались. Все быстрее, быстрее. Перешел на бег, подлетел к двери, задыхаясь от перегрева и избытка адреналина. Зачесалось под лопаткой, он чуть не задохнулся, боже, за ним ведь, кажется, наблюдают. Но возвращаться в комнату, из которой он вышел, было поздно, теперь только вперед. Дверь поддалась, он вывалился в узкий тамбур, в котором имелись еще две двери. Навалился на одну — закрыто. Навалился на другую, она распахнулась с противным скрежетом. И снова коридор — длинный, как лунная дорожка — и дверь в конце. О боже, она была приоткрыта, и в щель просачивался мерклый утренний свет. Он не поверил своим глазам. Он провел этих остолопов! Он в двух шагах от свободы! Издавая плотоядное урчание, он бросился вперед. Спотыкался, хватался за стены. Подбежал к заскорузлой, сваренной из стальных листов двери, которая открывалась внутрь и действительно была открыта на несколько сантиметров. Ручки не было. Черт с ней, с ручкой! Он схватился за края двери обеими руками, стал тащить ее на себя. С ужасающим скрежетом окаянная железка продвинулась и встала. Ну что еще?! Он рухнул на колени. Так и есть. Проржавевшая конструкция скособочилась, осела вниз и уперлась в наплывы в бетонном полу. Ерунда, если силы найдутся, он ее протащит. Он схватился за нижнюю торцевую часть двери, правой рукой почти у пола, пострадавшей левой, чуть выше. Натужился, изыскал все, что осталось в организме, стал тянуть ее на себя…
И взревел от ошарашивающей боли. Защемило пальцы правой руки! Полностью, до третьих суставов. Проржавевший металл в нижней части двери истончился до такой степени, что пальцы продавили его, и сместился оторвавшийся от сварки соседний лист, зажав все четыре фаланги. Случайно ли? Разве время об этом думать? Он взвыл от обжигающей боли, кровь потекла из рассеченных до костей пальцев. И самое противное, что дверь уже приоткрылась, и не попади он в ловушку, то вполне бы смог протиснуться в образовавшуюся щель. Он тянул на себя угодившую в западню конечность, орал от дикой боли. Извернулся, попробовал помочь левой, но пальцы в бинтах и лейкопластырях отказывались слушаться. Пот хлестал со лба, он лихорадочно думал, как выпутаться. Если сильно дернуть, он оторвет все пальцы, их зажало до такой степени, что уже трещали кости. Он всмотрелся и не поверил своим глазам. За порогом, уже фактически на улице, всего в каком-то полуметре, лежал миниатюрный цельнометаллический топорик для разделки мяса. Словно кто-то намеренно его подбросил, зная, что Павел Макарович попадет в непростую житейскую ситуацию. Голова уже не варила. Он вновь перекрутился спиралью, пыхтя, сходя с ума от боли, дотянулся до топорища, схватил его левой рукой, вернулся обратно. Вставил рубящую грань под пальцы, сделал попытку отжать разлохмаченный металл. И помутилось в голове от вспарывающей боли. И не сразу дошло до Павла Макаровича, что за спиной образовалось угрожающее рычание. Волосы поднялись дыбом. Он посмотрел через плечо, но лучше бы не делал этого. Полковник заплакал, как ребенок, — в дальнем конце коридора возникло мерзкое чудовищное отродье с оскаленной пастью, источающее вокруг себя мерклый свет. Оно неторопливо приближалось, словно понимало, что жертва не убежит, торопиться некуда, ведь у него не хватит духу отрубить собственные пальцы.