Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье
Шрифт:
Лев никак не мог понять, радоваться ему этой нежданной отсрочке или проклинать судьбу, продлевающую его мучения с изобретательностью китайского заплечных дел мастера. Он был почти уверен, что после десяти оборотов просто сойдет с ума. Если бы это произошло сразу, возможно, ему не было бы так страшно. Но, прервав пытку, оберлейтенант дал ему время представить, каково это — стать сумасшедшим. И теперь Гумилев уже не мог думать ни о чем другом. Некстати вспомнился Бунька, дурачок, живший по соседству с домом бабушки в Бежецке. Он был добрый, Бунька, но очень неопрятный, все
Страх окончательно обессилил его, и когда в подвал спустился незнакомый ему офицер — широкоплечий, статный, в новенькой форме штурмбаннфюрера гестапо — он едва сумел поднять голову. Штурмбаннфюрер брезгливо оглядел голого, опутанного проводами Гумилева и приказал коротко:
— Снять!
— Господин Кальман, дайте, по крайней мере, расписку! — следовавший за гестаповцем оберлейтенант выглядел до крайности раздраженным. Лицо у него было красным, как будто он только что пришел с мороза — видимо, разговор со штурмбаннфюрером вышел непростым. — Мне не хотелось бы, чтобы все лавры по поимке опасного диверсанта опять достались гестапо!
— Какой вы, однако, формалист, оберлейтенант, — хохотнул гость, продемонстрировав отличные крепкие зубы. — Ладно, будет вам расписка. Вы двое — оденьте пленного и приведите его в порядок!
Гумилева отвязали от стенки. Затекшие ноги и руки ничего не чувствовали, ему казалось, что он видит тягостный и очень правдоподобный кошмарный сон. «Может быть, я уже сошел с ума?» — подумал он.
— Итак, расписка, — штурмбаннфюрер открыл черную папку и вынул оттуда какой-то бланк. — Я, криминальдиректор полиции Фридрих Кальман, забираю под свою ответственность предполагаемого советского диверсанта и партизана… как, вы говорите, его зовут?
— Он не назвал себя, — поколебавшись, ответил оберлейтенант.
— Чем же вы тут занимались, черт возьми? Ладно… предполагаемого диверсанта… не назвавшего своего имени… для дальнейшей оперативной разработки в штаб-квартире гестапо в Виннице. Примечание: честь поимки неустановленного диверсанта принадлежит оберлейтенанту Мольтке. Вы, оберлейтенант, случайно не родственник знаменитого стратега? Жаль, жаль. Ну, что, в таком виде устроит?
Мольтке с кислым выражением лица пробежал глазами расписку.
— Прошу вас поставить дату, — сказал он, — и точное время. Да, благодарю. Забирайте его, штурмбаннфюрер.
— Отведите его в мою машину, — небрежно распорядился гестаповец. На Гумилева он даже не взглянул.
— Вы приехали один? — спросил оберлейтенант. — Очень опрометчиво. Партизаны с каждым днем ведут себя все более
— А это уже ваша недоработка, nicht wahr? — усмехнулся Кальман. — Ничего, я не боюсь этой швали.
— Я могу дать вам в сопровождение полицейских, — сказал Мольтке. — Тем более что один из них давно просится в город в увольнительную.
— Одного будет вполне достаточно, — махнул рукой Кальман. — Он водит машину?
— Конечно.
— Отлично. В таком случае, мы можем отправляться немедленно — я немного подремлю по дороге.
В машине штурмбаннфюрера почему-то пахло порохом. Савелий втолкнул связанного по рукам и ногам Гумилева на заднее сиденье, подозрительно покрутил носом.
— Смирно лежи, понял? Думаешь, повезло тебе? Не надейся! В гестапо с тобой такое сделают, что наш подвал тебе раем покажется!
— Хватит болтать, — с ужасным акцентом сказал по-русски Кальман. — Садись за руль и поехали.
Он уселся на сиденье рядом с водителем и раскрыл свою папку. Зашуршал бумагами. Неразборчиво пробормотал какое-то ругательство.
— Вы не беспокойтесь, господин штурмбаннфюрер, — говорил между тем Савелий. — Дороги тут мне хорошо известные, партизаны по ним не ходят, боятся. Патрули наши, опять же… А что господин оберлейтенант меня с вами послал, так это он такое уважение к вашей персоне проявляет…
— Заткнись, свинья, — оборвал его Кальман.
Савелий затих мгновенно, как будто выключили радио. В зеркале заднего вида отражалось его испуганное и злое лицо.
Прошло минут двадцать, а может, полчаса, и Гумилев неожиданно начал дремать. Напряжение, державшее его стальной хваткой последние сутки, потихоньку отпускало — не потому, что впереди заблестел слабый огонек надежды, а потому, что невозможно находиться в напряжении вечно.
Он проснулся от толчка — машина резко остановилась. За окном серели тусклые утренние сумерки.
— Выйди, посмотри, что случилось, — велел Савелию Кальман.
Тот открыл дверцу и принялся медленно вылезать из машины.
Штунмбаннфюрер вытащил из кобуры небольшой плоский пистолет и трижды выстрелил в полицая.
Гумилев увидел руку Савелия — толстую красную руку, корявые пальцы с обгрызенными ногтями, цепляющиеся за край дверцы. На стекле машины расплывалось кровавое пятно.
Потом пальцы один за другим разжались и послышался глухой стук упавшего тяжелого тела. Штурмбаннфюрер Фридрих Кальман повернул к Гумилеву круглое улыбающееся лицо.
— Ну, привет, земляк! — сказал он по-русски без всякого акцента. — Будем знакомы — Кошкин моя фамилия.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ясон и Медея
Как он и предполагал, действие амидона закончилось раньше, чем Мария разобралась со своими картами. К этому времени Гегель успел перекусить, сполоснуться у бившего на заднем дворе крепости источника и выскоблить себе щеки золингеновской бритвой. Боль вернулась внезапно — в тот момент, когда он подносил лезвие к подбородку. Оберштурмбаннфюрер застонал и едва не выронил бритву.