Блокада. Книга 5
Шрифт:
— Пойдемте за мной, — сказала я и вошла в подъезд.
Суровцев включил фонарик, и стало видно, что все вокруг покрыто инеем. Казалось, уже много дней никто не ступал по лестнице, не прикасался к перилам.
Убегая, я оставила дверь в квартиру открытой, она была открыта и сейчас. Я позвала:
— Алеша!
Никто не ответил.
Неужели Алексей ушел, не выдержал, не смог быть наедине с мертвым в пустой, темной квартире?..
Я крикнула громче:
— Алеша!
— Да, да, здесь, иду! — раздалось в
Шедший за мной Суровцев неожиданно громко воскликнул:
— Здравствуйте, товарищ майор!
— Кто это? — недоуменно спросил Алексей, жмурясь от бьющего ему в глаза луча фонарика.
— Так это же я, капитан Суровцев! — радостно сказал Володя.
— Суровцев?! Вот это да! — ахнул Алексей. — Да убери ты к черту свой фонарь!
Они обнялись.
Я понимала, что фронтовые товарищи не могут не радоваться встрече. Но сейчас меня это покоробило. Показалось, что Алексей и Суровцев, хлопавшие друг друга по плечам, проявляют какое-то пренебрежение к лежавшему в дальней комнате мертвому Федору Васильевичу…
— Ну, довольно, товарищи, — сухо проговорила я, — нас ждут…
Это была нелепая фраза. Нас никто не ждал. Тому, из-за кого мы здесь находились, было уже все безразлично. Но я этого как-то не осознавала.
Суровцев снова включил свой фонарик. Луч света выхватил из темноты вешалку, на которой одиноко висела армейская шинель.
Суровцев недоуменно спросил:
— Он что… военным был? Вы же говорили, что старик?
— Он был в ополчении, — ответила я. — Идемте.
В кабинете по-прежнему горела коптилка.
— Вот, — сказала я Суровцеву и сделала жест в сторону дивана.
Суровцев направил туда луч фонарика.
Я не хотела смотреть. И все-таки не выдержала. Посмотрела…
Федор Васильевич показался мне маленьким, гораздо меньше ростом, чем при жизни. Он лежал на спине, под голову его была подложена черная кожаная подушка, а руки сложены чуть ниже груди.
Я неотрывно смотрела в его ссохшееся, почти черного цвета лицо, не испытывая ничего, кроме ожесточения.
С подобным чувством глядела я в лица бойцов и командиров, погибших от ран…
Это пришло не сразу. В первое время в госпитале каждая смерть была для меня потрясением. Я не могла не думать о том, что этим людям еще бы жить да жить, что у них остались семьи, жены, матери, дети, которые ждут их, но никогда не дождутся. С трудом сдерживала слезы и с трудом работала.
Потом научилась утешать себя тем, что придумывала казнь убийце. Я не знала, кто он, этот убийца, солдат иди офицер, пехотинец, летчик или артиллерист. Все они были для меня на одно лицо, все были такими же, как те, которые, стуча сапогами, смеясь и лопоча что-то, поднялись там, в Клепиках, на чердак… Тогда я видела их потные лица, их слюнявые рты, видела до тех пор, пока все они не слились в одно…
И теперь мне казалось, что жизнь
— Ну, — услышала я, будто издалека, голос Суровцева, — пойду позову бойцов.
И он ушел, освещая себе путь фонариком.
Алеша подошел ко мне, обнял за плечи, мягко, но настойчиво повернул к себе, посмотрел в глаза.
И я вспомнила, что все рассказала ему. Все! Теперь он знает то, чего не знала даже моя покойная мама, не знает отец, знает то, что я не решалась сказать человеку, которого когда-то любила…
— Все пройдет, Вера, — тихо сказал Алексей.
— Когда? Когда, Алеша? — с отчаянием вырвалось у меня.
— Ты хочешь, чтобы я сказал правду? Не просто утешил, а правду?.. Тогда слушай: все смоет победа. Всю грязь, все зло, которое они принесли на вашу землю. В этом и правда и утешение. Другого нет.
Я уткнулась лицом в его полушубок и на мгновение забыла, где я… Мне хотелось только одного — стоять вот так долго, бесконечно, зная, что Алеша рядом…
— Давайте сюда! — донесся деловитый голос Суровцева.
Я отпрянула от Алеши.
В комнату вошел Суровцев, за ним двое бойцов. Они несли гроб.
— Здесь, — сказал Суровцев и скользнул лучом фонарика по дивану, на котором лежал мертвый Валицкий.
Бойцы поставили гроб возле дивана, сняли крышку и положили ее рядом…
Я отвернулась.
А когда снова повернула голову к дивану, Федор Васильевич уже лежал в гробу, а бойцы держали в руках крышку, готовясь ее опустить.
— Подождите! — неожиданно громко сказал Алексей. — Положите крышку на пол.
Бойцы с недоумением посмотрели на него, но выполнили приказание.
— Тут вот какое дело, товарищи, — продолжал Алексей. — На столе остались кое-какие бумаги… Вот посмотрите…
Мы подошли к столу. Там лежала стопка листков. Я взяла их в руки, поднесла к коптилке. Это были те самые рисунки… Эскизы будущего памятника Победы.
Я медленно перебирала листки. На всех них было изображено одно и то же, только в разных вариациях: боец в полушубке с винтовкой в руке, боец в гимнастерке, в сдвинутой на затылок пилотке, с автоматом, прижатым к груди, снова боец, на этот раз с развернутым знаменем.
— Я знаю, знаю эти рисунки! — сказала я. — Он показывал их мне. Говорил, что после войны, ну, после победы, может быть, решат установить новую Триумфальную арку… Или соорудить памятник…
— Он что же… по заказу какому это делал? — спросил Суровцев.
— Нет. Он был архитектором, а не художником. И считал эти эскизы слабыми, непрофессиональными, но не мог не рисовать: верил, что они пригодятся. Эти рисунки ему жить, наверное, помогали.
— Выходит, до последней минуты в победу верил, — проговорил один из бойцов, тот, у кого был хриплый голос.