Блокада. Книга пятая
Шрифт:
— Пользуйтесь только достоверными данными, — прервал его Говоров и ткнул пальцем в карту, в один из синих флажков: — Каков фронт вот этой дивизии и каково состояние ее обороны?
— За несколько месяцев блокады, товарищ командующий, противник имел возможность повсюду построить прочные долговременные оборонительные сооружения.
— Я вас спрашиваю об этой вот дивизии, — снова указал пальцем Говоров на тот же синий флажок…
У Евстигнеева повлажнел лоб.
Дело в том, что уже продолжительное время Хозин, а до него еще и Федюнинский обращали главное внимание на противника,
Говорова такая характеристика не удовлетворяла. Он требовал исчерпывающих сведении о состоянии каждой немецкой дивизии.
В эти минуты Евстигнеев тоже вспомнил, что новый командующий — из преподавателей военной академии. И невольно подосадовал: не экзамен же он у меня принимает, да и на экзаменах не поощряется стремление во что бы то ни стало «завалить» слушателя.
Евстигнееву довелось служить под началом разных командующих. Он пришелся ко двору добродушному, хотя и вспыльчивому Попову, импульсивному, всегда куда-то спешащему Ворошилову, властному, не терпящему возражений Жукову. Он понимал их, и они понимали его. Так же понятны для Евстигнеева были Федюнинский и Хозин. Но Говоров показался ему человеком непостижимым.
До часу ночи продолжалось то, что в последующих разговорах с сослуживцами Евстигнеев назовет полушутя-полувсерьез уже не экзаменом, а «допросом». На протяжении этой долгой беседы Говоров ни разу не повысил голоса, не произнес ни одного резкого слова, но и ни разу не улыбнулся. Ни разу не сказал, что тот или иной ответ начальника разведки не удовлетворяет его. Однако не сводил с Евстигнеева своих серых строгих, пристальных глаз, пока тот словом или жестом не давал понять командующему, что доложено ему все, чем располагает разведотдел. Тогда Говоров переводил взгляд на карту и тянулся своим указующим перстом к очередному синему флажку.
Наконец командующий отодвинул карту в сторону и на мгновение закрыл глаза.
Евстигнеев украдкой взглянул на стенные часы и выложил последнее, что оставалось у него за душой:
— О замене фон Лееба на посту командующего группой «Север» бывшим командующим восемнадцатой армией Кюхлером вы, конечно, знаете?
— Знаю, — подтвердил Говоров. — Но что из этого следует?
Евстигнеев пожал плечами:
— Полагаю, что вывод может быть только один: Гитлер недоволен действиями группы.
— Логично. А что еще?
Евстигнеев молчал.
— Перемещения в командовании всегда имеют не только причину, но и следствие, — пояснил Говоров. — Причина ясна. Каков ваш прогноз относительно следствий?
— Надо обдумать, — уклончиво сказал Евстигнеев.
— Обдумывайте, — как-то очень уж безразлично согласился командующий и на том закончил разговор: — Вы свободны.
— Какие еще будут приказания? — по привычке спросил Евстигнеев, укладывая в папку свою карту.
— Спать! — приказал Говоров и добавил: — Я ночных бдений не одобряю… Сегодняшняя ночь не в счет.
10
— Заседание
Слева от него у торца стола сидел Жданов.
Васнецов, Трибуц, Штыков, Попков, Гусев расположились по обе стороны того же стола. Кроме них, на этот раз в заседании Военного совета участвовали начальник разведотдела Евстигнеев, командующий артиллерией фронта Одинцов и начальник инженерных войск Бычевский.
Не было уполномоченного Государственного Комитета Обороны Косыгина, который, прибыв в январе 1942 года в Ленинград, непременно присутствовал на всех заседаниях Военного совета и бюро обкома, когда обсуждались важные вопросы. Но сейчас он выехал на строительство Сясьской верфи. От этой стройки зависело пополнение Ладожской флотилии новыми судами.
С тех пор как в Ленинград прибыл новый командующий (по инерции все еще называли Говорова так, хотя фактически он являлся заместителем командующего новым, объединенным Ленинградским фронтом), прошло уже несколько дней. За это время у него было лишь одно короткое свидание со Ждановым — в тот самый вечер, когда генерал только что прилетел из Москвы.
Жданову докладывали: командующий беседует с начальниками родов войск, служб, отделов штаба. Беседует подолгу, но не шумно. Несколько раз выезжал в войска — на юг и к Неве. Заседание же Военного совета все откладывалось.
На четвертый день Жданов не вытерпел, сам позвонил Говорову, спросил, нет ли желания поговорить. Ответ последовал неожиданный:
— Я еще не готов, Андрей Александрович. Мне нужны еще сутки. Давайте уж поговорим обо всем завтра, на Военном совете.
Жданова это несколько покоробило: им следовало бы посоветоваться перед заседанием.
Но в спокойно-деловом тоне, каким Говоров отказывался от встречи, не было и тени своеволия.
Вечером Жданов спросил Васнецова, что он думает о новом командующем. Тот неопределенно пожал плечами:
— Я с ним еще не встречался. В штабе, однако, слышал, что человек он более чем дотошный. Люди идут к нему, как на экзамен.
— Мы в экзаменаторах не нуждаемся: выросли из школьного возраста! — вырвалось тогда у Жданова…
…Заседание Военного совета по традиции проводилось в кабинете командующего. Оно было назначено на 9 часов утра. Жданов появился здесь десятью минутами раньше.
В хорошо знакомом помещении что-то приятно изменилось. Он не сразу уловил, что именно. Лишь спустя мгновение обратил внимание на распахнутые окна: через их проемы вливался снаружи яркий солнечный свет.
За долгие месяцы блокады — холодов, бомбежек и обстрелов — в Смольном до того привыкли к плотно зашторенным и наглухо закрытым окнам, к горящим вполнакала настольным лампам, что сияние здесь весеннего солнца в первый миг ошеломляло.
Все приглашенные на заседание были в сборе. Жданов торопливо поздоровался с каждым и сел рядом с командующим.
Как только он опустился в кресло, Говоров встал и объявил заседание открытым. Сейчас ему предстояло не спрашивать других, а говорить самому.