Блокада. Книга пятая

Чаковский Александр Борисович

А гул и треск уже прекратились. Очевидно, подвижка льда, сокрушившая несколько торосов, окончилась. Снова стало тихо.

Некоторое время все молчали, устремив взгляды на майну. Наконец заговорил старший политрук:

— Вода, о которой рассказывал Дмитриев, была ближе к берегу. Мы то место уже прошли. Значит, замерзла. Может, и эта майна скоро закроется?

— Предлагаешь сидеть тут и ждать? — с недоброй усмешкой спросил его Соколов. — Лагерем расположиться и ждать?.. А сколько? Сутки? Двое? Неделю?!

— Раньше января не замерзнет вся

Ладога, — неожиданно вступил в разговор рыбак.

— Погоди, отец, тебя потом спрошу, — сказал Соколов. — Первое слово — комиссару.

— Напрашивается только одно решение, — задумчиво промолвил Брук, — попытаться обойти эту воду…

Прибежал запыхавшийся Кушелев, доложил звонким своим мальчишеским голоском:

— Ваше приказание выполнено, товарищ воентехник второго ранга!

— Получай новое, — сказал в ответ Соколов. — Возвращайся опять к Дмитриеву, скажи, чтобы приостановил движение. — И, снова поворачиваясь к Бруку, пояснил ему: — Не хочу, чтобы люди эту чертову воду видели, пока мы с тобой не примем окончательного решения… К северу я уже ходил — там полынья.

— Значит, к югу надо идти, — рассудил Брук.

— Да вы что, товарищи командиры! — вторично вмешался в разговор проводник. — Карты с собой носите, компаса и такое говорите! Там же немец!

Никто ему не ответил. И Соколов и Брук отлично знали, что примерно в десяти километрах от того места, где они сейчас стояли, находился занятый немцами Шлиссельбург. Правда, вблизи Шлиссельбурга лед охраняют пограничники. Но где они сейчас, эти пограничники? И насколько плотна их оборона? Может ли она воспрепятствовать проникновению на лед разведывательных групп противника?..

— Если к северу майна шире, ее надо обходить с юга, — упрямо продолжал Брук. — Рискованно? Да, риск есть. А попробовать надо… — И так как Соколов сосредоточенно молчал, добавил: — Если хочешь, вернемся к людям и поставим вопрос на голосование. Лично я за исход ручаюсь.

— В армии не голосуют, — усмехнулся Соколов.

— Знаю. И все же есть случаи, когда можно проголосовать. Иного не придумаешь, если командира одолевают сомнения и он затрудняется принять решение.

— С чего ты взял, старший политрук, что я сомневаюсь? — обиделся Соколов. — Я, если хочешь знать, решение еще до твоего прихода принял. Только вот твое, комиссарское мнение узнать хотел.

— Теперь знаешь?

— Теперь знаю. И действовать будем так: я, Смирнов и Кушелев идем в обход майны с юга…

— Ты забыл про меня, — напомнил Брук.

— Нет, не забыл. Ты, комиссар, остаешься с экспедицией и будешь ждать нашего возвращения.

— Не выйдет!

— Выйдет, — твердо сказал Соколов. — Приказывать тебе права не имею, но прошу. Прошу остаться с людьми, — еще более настойчиво повторил он. — Нельзя оставлять экспедицию без командира и комиссара. Здесь всякое может случиться. То подвижка льда, то самолеты… А деда отпустим: ему на берег не терпится. — И, не дожидаясь ответа комиссара, обратился к проводнику: — Все, отец. Можешь быть свободным. Спасибо,

что проводил.

Рыбак ожег его недобрым взглядом из-под мохнатых, опушенных инеем бровей.

— Я, командир, военной шинели не ношу. Списан вчистую еще в тридцатом.

— Вам же сказано, что можете быть свободным! — раздраженно повторил Соколов. — И нечего про шинель напоминать.

— Я про шинель напомнил к тому, что приказы твои мне не обязательны. Я человек вольный.

— Слушайте, вы, вольный человек! — вспылил Соколов. — Мы в вас больше не нуждаемся. Можете идти на все четыре стороны.

— А я желаю идти только в одну, — возвысил голос рыбак.

— Это как же понимать?

— А понимай, командир, так, что на юг я иду с тобой вместе. Разумеешь?.. Ну, тогда пошли давай. Не ночевать же здесь, на майне.

Он повернулся, ударил пешней о лед и зашагал вдоль полыньи направо.

Соколов и Брук переглянулись.

— Чудной старик! — сказал Соколов. — Ладно, ночевать здесь действительно несподручно. Смирнов, Кушелев, пошли! Счастливо оставаться, старший политрук.

— Сейчас счастье тебе нужнее, — тихо сказал Брук. — Желаю скорого возвращения и с хорошими вестями.

— Постараюсь. А ты прикажи за воздухом в оба глядеть. Эти «хейнкели» здесь, видать, постоянно на бреющем ходят. За маскировкой следи. Вешки и все прочее, что на санях лежит, укройте маскхалатами, чтобы не чернело на льду. Все! Бывай…

Соколов кивнул и пошел следом за удаляющимся рыбаком. Смирнов и Кушелев поправили за спинами свои вещмешки, вскинули на плечи винтовки и двинулись за Соколовым.

Рыбак шел неспешным, но спорым шагом. Его широкая спина и поднятый воротник шубы маячили уже отдаленно. Чуть слышно было постукивание пешни о лед.

Впереди, у самого горизонта, вспыхнула и погасла зеленая ракета. «Кто это и кому сигналит? — подумал Соколов. — Немцы? Или наши пограничники? Или?..»

Он вспомнил почти невероятную историю, рассказанную Якубовским. Еще восьмого сентября немцы захватили Шлиссельбург, блокировав Ленинград с суши. Но Шлиссельбургская крепость, носящая веселое название «Орешек», осталась в руках советских моряков и армейцев, и гарнизон ее, несмотря ни на что — голод, холод, разрушительный огонь вражеской артиллерии, частые бомбежки с воздуха, многократные штурмы пехотой и танками противника, — держится поныне.

Соколову никогда не приходилось бывать в Шлиссельбурге. Мощь крепостных сооружений он представлял себе смутно. Однако даже то, что крепость эта продолжает существовать, что в Шлиссельбурге находятся не только немцы, но и советские люди, — даже это одно как бы согревало душу Соколова.

Когда он увидел трепетный огонек ракеты, ему хотелось верить, что это гарнизон «Орешка» дает знать о себе, сигнализирует Родине, что он по-прежнему ведет бой. Или, может быть, эта ракета предназначена лично ему, Соколову, и тем, кто с ним, — указывает им верный путь, напоминает, что они не одни?..