Блокада. Книга пятая

Чаковский Александр Борисович

— Спасибо, отец, — сказал Соколов, и голос его дрогнул, то ли от озноба, то ли от избытка добрых чувств.

«Не заболеть бы, — с опаской подумал он, стараясь шагать быстрее. — Не превратиться бы из командира в обузу для экспедиции».

На ходу он все время прислушивался к самому себе и вскоре почувствовал, что озноб проходит. Вновь возникло ощущение боли в ступнях. Теперь эта боль даже обрадовала его. «Значит, ноги не отморожены!» — заключил он.

…И вот они достигли конца майны. Обошли ее. На противоположной стороне лед был тоже достаточно крепким.

От

того места, где распрощались с Бруком, их отделяли теперь по меньшей мере пять километров. Соколов посмотрел на часы. Было четверть второго. Оставался шанс вернуться к экспедиции засветло. И они заторопились в обратный путь.

Преодолеть его удалось за час и двадцать минут.

Ровно в четыре расстались с Дмитриевым. Он вместе с группой бойцов понес в Осиновец очередное донесение. А Соколов и остальные двинулись в повторный обход майны.

Уже смеркалось, когда они обошли ее и опять взяли направление на северо-восток, к острову Зеленец. В темноте движение замедлялось, да и очень устали все.

Где-то далеко за их спинами, на юге, началась артиллерийская канонада. Трудно было определить, чьи орудия бьют — наши, немецкие или те и другие одновременно. Там же, в южной полусфере неба, взвивались над горизонтом ракеты — красные, зеленые, серебристо-белые.

— Слушай, отец, — обратился Соколов к шагавшему справа проводнику, — долго еще до этого Зеленца идти?

— А мне откуда знать? — буркнул, не сбавляя шага, рыбак.

— Но ты же говорил там, на берегу, что бывал на этом острове, — недовольно сказал Соколов.

— Летом бывал. На баркасе плавал туда. А зимой на кой ляд он мне сдался?

— Загадочный ты человек, отец, — сказал, помолчав, Соколов. — Понять тебя не могу… Тебе лет-то сколько?

— Про годы девок спрашивают, когда в жены берут, — не оборачиваясь, ответил рыбак.

— Не понимаю, — продолжал Соколов, чувствуя, что если он сейчас перестанет говорить и слушать, то остановится от усталости, от боли в ступнях, от усилившегося встречного ветра. — Не понимаю, — повторил он, — зачем ты с нами пошел? Ну до майны проводил, ладно, согласен, путь там тебе был знакомый. А сейчас-то зачем, если места тут для тебя такие же неведомые, как и для нас? Сидел бы сейчас в своем Коккореве и уху варил. Или для внучки лещей морозил. На кой, как ты выразился, ляд тебе с нами валандаться?

— Слушай, парень, — неожиданно освирепел рыбак, — ты что думаешь, душа с наганом и шинелью вместе выдается?

— При чем тут это?

— А при том, что у меня тоже душа есть. И может, сейчас я свое главное дело делаю. Ты вот свое главное дело исполнил? Нет?.. Ну ты еще молодой, жив будешь, война помилует — исполнишь. А мне два годика до семидесяти осталось!

— Никто не знает, сколько ему на роду жить назначено, — задумчиво сказал Соколов. — Особенно на войне. И вот насчет главного дела я не совсем уяснил. В чем твое главное дело?

— Это вопрос мудреный, — ответил рыбак задумчиво, после короткого молчания. — Когда я ту войну, первую, отвоевал, ну, думал, главное дело жизни сделал. Потом

женился, опять полагал: главное, что мне на роду написано, исполнил, дочка появилась, новую жизнь зародил. Потом думал, главное дело — собственный дом поставить. И это исполнил… Словом, много делов переделал, и каждое в свое время главным казалось. А сейчас вот иду и думаю: не сделал ты, старик, еще своего наиглавного дела в жизни.

— В чем же оно?

— А вот до Кобоны вас довести.

— Спасибо, отец.

— Не за спасибо стараюсь, — буркнул проводник и как бы между прочим заметил: — Вот он, твой Зеленец-остров, давай причаливай.

Соколов даже вздрогнул от неожиданности, устремил взгляд вперед, в темноту, но ничего там, кроме нагромождений снега, не обнаружил. В первые минуты он как бы лишился дара слова, хотя все в нем кричало: «Дошли! Две трети пути позади!»

Наугад побежал вперед и вскоре наткнулся на скользкие, обледенелые камни. Из последних сил взобрался на них и вдруг остановился как вкопанный: откуда-то из-под заснеженной, скованной льдами земли до него донесся неясный человеческий говор и какие-то звуки, похожие на позвякивание солдатских котелков или касок.

Он не смог разобрать ни слова. К тому же говор сразу смолк. Потом мелькнул огонек, но тут же погас.

В том, что на острове были люди, Соколов теперь не сомневался.

«Немцы! — с отчаянием подумал он. — Конечно, это немцы! Они опередили нас, поняли, что мы будем прокладывать трассу по льду, и устроили здесь, на острове, засаду».

Все эти мысли пронеслись мгновенно. В следующую минуту он, пригнувшись, сполз обратно на озерный лед и все пятился назад, пока не столкнулся с Бруком. Положил ему на плечи обе руки и, нагнувшись к самому его уху, прошептал:

— Стой, комиссар, там немцы!

— Где, какие немцы? — удивился Брук.

— Обыкновенные. Здесь, на Зеленце, — скороговоркой ответил Соколов и продолжал уже твердо, как если бы отдавал приказ: — Значит, так, я иду с атакующей группой, ты обеспечиваешь тыл.

— Нет, — ответил Брук. — Когда бой, комиссар идет первым. На льду могу замыкающим, а в бою — нет.

— Отставить!.. Я командир.

— А я комиссар. Ты командуешь, а я иду в атаку.

— А-а-а! — с какой-то безнадежностью отмахнулся Соколов и, повернувшись в сторону Смирнова, приказал: — Передай тихо по цепочке — приготовиться к бою!..

…Жданова разбудил резкий звонок. Он потянулся рукой в будильнику и увидел, что стрелки показывают половину седьмого. С досадой подумал: «Проспал целых пять часов. Будильник почему-то сработал с опозданием». В ту же минуту звонок раздался снова, и Жданов понял, что его разбудил телефон, а не будильник. Будильника он просто не слышал.

Из телефонной трубки до него донесся ликующий голос Кузнецова:

— Прошли, Андрей Александрович! Прошли до Кобоны!

У Жданова перехватило дыхание. Ему хотелось спросить: «Когда прошли? Кто звонил? Где Лагунов?!» Однако от волнения он не мог произнести ни слова.