Блокада. Запах смерти

Сухаренко Алексей Иванович

– Значит, решил такой версии придерживаться, зная, что покойник твои показания уже не сможет опровергнуть? – усмехнулся начальник Петракова.

– Лейтенант мертв? – прочитал в его словах главную информацию Алексей.

– Почему оружие Бражнина у тебя оказалось? – Огурцов дал понять, что не верит в случайный выстрел.

– Не помню, – злясь на себя, буркнул Петраков.

– Значит, Алексей Матвеевич, не хочешь поговорить со мной откровенно, – угадал его настроение Огурцов. – Будешь, как преступник, запираться и изворачиваться?

– Константин Сергеевич,

дело касается члена моей семьи, и мне надо немного подумать, – признался Петраков, – поверьте, я не свою шкуру спасаю.

– Что, кто-то из родных в опасности? – удивился начальник.

– Да.

– Тогда у тебя вообще нет выбора, – пожал плечами Огурцов. – Ты же арестован, и если мы не будем знать всей правды, твоим родным никто уже не поможет. Или думаешь, я тебя выпущу улаживать личные дела, а сам на твое место сяду?

Петраков понял: начальник прав. Теперь не сможет вытащить сына. Ему стало жутко от осознания своей беспомощности и безысходности ситуации.

– Хорошо. У меня действительно нет выбора. – Петраков начал рассказывать с того момента, когда ему стало ясно: сын расклеивал листовки.

– Что же ты сразу не сказал? – вскочил Огурцов, буравя арестованного глазами. – Испугался, что сына расстреляют?

– Да, – честно признался Алексей.

Начальник замолчал, а Петраков продолжил рассказывать, не пропуская ничего, что считал важным, – о получении записки с требованием саботажа расследования, поисках парня, передавшего ее, приведших к инспектору по делам несовершеннолетних лейтенанту Бражнину, об их финальном разговоре.

– Говоришь, фотография парня, передавшего тебе записку, осталась в кабинете? – уловил самое важное Огурцов.

– Да, она единственная в небольшом сером альбомчике, – уточнил Алексей.

– Что ж, поручу Солудеву разыскать парня, – принял обнадеживающее решение Огурцов. – А там, глядишь, и твоего сына найдем. Но измена Родине не шутка, и делаю я это только по служебным соображениям. Мальчишки – ключики к малолетним бандам и их руководителям.

– И все же у сына хотя бы появится шанс, – вздохнул отец.

– Я больше за тебя переживаю, – признался Огурцов. – Убийство офицера, чья работа на врага недоказуема…

Петраков хотел что-то сказать, но начальник его перебил.

– Я тебе верю, поскольку хорошо тебя знаю. Но как только станет известно о твоем сыне и о записке, тебя ведь нужно будет за покрытие шпионско-диверсионной деятельности к стенке ставить.

– Пусть будет, как будет, – решительно тряхнул головой Петраков. – Виноват, значит, отвечу по всей строгости военного времени. Для меня самое главное, что сына, может, успеют спасти. А там уж его судьба будет в руках закона, а не преступников.

– Ну все, меня ждет с докладом начальник управления. У комиссара, когда он узнал, что ты натворил, давление подскочило.

– Жалко старика, – вздохнул Петраков. – Подвел я его и вас. Всех подвел.

– Просьбы будут? – поинтересовался напоследок, вызывая охранника, Огурцов.

– О семье вряд ли можно просить?

– Само собой, – мрачно буркнул Огурцов. – У нас

помощь семьям погибших сотрудников оказывается, а ты, Петраков, преступник. Преступникам помощь не оказывается. Мало того – чтобы продолжить оказывать продуктовую помощь твоей дочери как жене старшего лейтенанта Мышкина, она должна от тебя отказаться и начать жить отдельно.

– Может, мне ей написать, чтобы она так и сделала? – Петраков с мольбой посмотрел на Огурцова. – Ведь не выживет семья.

– Обсужу с комиссаром. – Огурцов вышел из камеры бывшего подчиненного.

В середине апреля в город наконец-то пришло долгожданное тепло. Весна очень быстро вступала в свои права, и на улицах стало совсем сухо. Вместо саночек для перевозки трупов жители стали использовать разные тележки и детские коляски, в которых зашитые в простыни трупы выглядели, словно живые люди, отчего зрелище было странное. Зимой больше умирало мужчин, теперь же почему-то умирали в основном женщины. Оставшиеся в живых выползали на жаркое солнце перед своими домами и подставляли бледные, изможденные лица живительным лучам. Пошли первые трамваи, всего пять маршрутов.

Анастасия медленно брела по улице и на Курской увидела пожилую пару. Мужчина и женщина застыли на месте, подняв головы куда-то вверх, к верхушкам деревьев. Настя остановилась рядом.

– Жаворонок… – улыбнулась ей беззубым ртом старушка.

Девушка прислушалась и на самом деле услышала пение жаворонка. На душе стало тепло, словно весеннее солнце прогрело ее всю насквозь. Женщина с изъеденным цингой ртом и ее спутник пошли дальше, а Настя, словно зачарованная, продолжала стоять, выискивая в ветках дерева пернатого кудесника, выводящего чудесные весенние трели.

– На рынке хлеб вздорожал до пятисот рублей за килограмм, и то не достанешь, – задел ее плечом кто-то из прохожих, возвращая в суровую реальность.

«Надо спешить, получить сухой паек за мужа», – удивилась своей рассеянности Анастасия, зная, что ее ждут с продуктами дома.

Она села в подошедший трамвай и поехала к Большому дому. Вошла в бюро пропусков наркомата внутренних дел и, протянув работнице паспорт, стала ждать.

– Девушка, а вы сняты с довольствия, на вас пропуск не выписан. – Женщина из окошка с сожалением глянула на нее, возвращая паспорт.

– Как? У меня же муж здесь работает. И отец тоже, – опешила Настя.

– Ничем помочь не могу, – пожала плечами работница. – Можете позвонить по внутреннему телефону и уточнить.

Анастасия набрала внутренний телефон отца, но трубку никто не поднял. Тогда она набрала телефон Солудева.

– Дядя Витя, это Настя Петракова…

В трубке повисла пауза.

– Ты на проходной? Я сейчас спущусь, – наконец услышала девушка.

Через минуту Солудев зашел в бюро пропусков и вывел Анастасию на улицу. Они долго шли молча, и девушка, ничего не понимая, все пыталась заглянуть спутнику в лицо, пытаясь найти ответ его неадекватному поведению. Но тот прятал глаза. Наконец они сели на скамейку в сквере, и коллега отца спросил: