Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
В этом же документе говорилось, что командующим группой войск Ленинградского направления и заместителем Хозина назначается генерал-лейтенант Говоров.
…Еще тогда, два дня назад, это решение привело Жданова в недоумение. Он вызвал Васнецова и Гусева. Но ни тот, ни другой не смогли прокомментировать показанную им телеграмму.
Следующим намерением Жданова было переговорить с Хозиным. Уж Хозину-то, которому отныне предстояло командовать объединенным фронтом, наверное, известны обстоятельства, подвигнувшие Ставку на столь кардинальное решение. И еще: кто этот Говоров? И какова судьба Мерецкова, который до того командовал
Но Хозин находился за пределами Ленинграда. Он уже давно большую часть времени проводил по ту сторону блокадного кольца, и в этом не было ничего противоестественного: начиная с декабря основные усилия подчиненных ему войск переместились к юго-востоку от Ленинграда.
Отпустив Васнецова и Гусева, Жданов вызвал своего помощника, полкового комиссара Кузнецова, и поручил ему немедленно связаться с Хозиным по ВЧ.
Была еще одна возможность получить необходимые разъяснения — позвонить непосредственно Сталину. Но Жданов знал, что Сталин воспримет его звонок как проявление несогласия, как сомнение в правильности приказа Ставки. А подобных сомнений после того, как приказ уже подписан, Верховный не терпел. Во всяком случае, до разговора с Хозиным обращаться к нему не следовало.
«Как можно объединить два фронта, разделенные пока что непроницаемой стеной блокады? — продолжал недоумевать Жданов. — Где будет находиться командование? Откуда и как руководить армиями? По радио? А если надо выехать на место? Каким транспортом? Самолетом? Через линию фронта, рискуя, что самолет подобьют?..»
Он откинулся на спинку кресла, прикрыл набрякшие от бессонных ночей веки, снова спросил себя: «Что все-таки руководило Сталиным, когда он принимал такое решение?» И перед ним тотчас возник образ Сталина — последняя их, после долгого перерыва, встреча, состоявшаяся в декабре…
Тогда так же вот неожиданно Жданов получил приказ вылететь в Ставку вместе с Хозиным. Их самолет, сопровождаемый шестеркой истребителей, поднялся с Комендантского аэродрома, взял курс на Ладогу. И вдруг чувство радости оттого, что вроде бы исчезает нестерпимая для Жданова отчужденность Сталина, сменилась безотчетной тревогой, мрачными раздумьями: «С чем я лечу к нему? Как отчитаюсь перед ним за то, что немцы стоят у порога Ленинграда, за десятки тысяч ленинградцев, погибших от голода и вражеских снарядов?»
Странная вещь, Жданову тогда и в голову не приходило, что в предстоящем разговоре со Сталиным он мог бы объяснить то положение, в котором оказался Ленинград, ссылкой на общие неудачи, которые постигли всю страну в первые месяцы войны. Он не мог и не хотел позволить себе сослаться на то, что врага не удалось остановить и погнать вспять еще нигде, ни на одном из направлений необъятного советско-германского фронта, — битва под Москвой пока не закончилась, а голод, обрушившийся на ленинградцев, явился неизбежным следствием сложившейся общей военной ситуации.
Жданов не хотел называть ни одного из этих очевидных фактов и, конечно, не посмел бы поставить в заслугу себе стойкость ленинградцев, которые, пройдя все круги блокадного ада, не покорились врагу. В отношениях между Ждановым и Сталиным не было места для оправданий.
…Жданов не спросил встретившего его на аэродроме Власика, когда состоится встреча со Сталиным. В том, что она произойдет,
Проезжая по ночной Москве — сначала по Ленинградскому шоссе, а затем по улице Горького и Красной площади, — Жданов старался рассмотреть, как же выглядит теперь столица. И сразу отметил, что на мостовой и тротуарах здесь тоже много снега. Фары машины, прикрытые синими светофильтрами, часто выхватывали из темноты надолбы и баррикады — на Ленинградском шоссе их было немало. Иногда в свете фар возникали патрули, но шофер не снижал при этом скорости, а лишь подавал им условный звуковой сигнал.
На Красной площади, тоже засыпанной снегом, машина сделала резкий поворот вправо и устремилась в Спасские ворота.
Жданов был привезен прямо на квартиру Сталина. Они оказались лицом к лицу в крохотной прихожей — Сталин стоял в дверях, ведущих в столовую.
Несколько мгновений он молча разглядывал Жданова. Потом сказал негромко:
— Здравствуй, Андрей. Раздевайся.
Жданову хорошо была известна манера Сталина не прощаться при расставании и ограничиваться лишь кивком головы при встречах с ближайшими сотрудниками. И то, что на этот раз он все же поздоровался, воспринималось как нечто необычное.
Жданов молча снял бекешу и повесил ее на маленькую, прибитую к стене вешалку, рядом с так давно знакомой ему шинелью.
— Проходи, — пригласил Сталин и первым пошел в столовую.
Круглый, полированный обеденный стол был пуст. Только какой-то вчетверо сложенный листок бумаги сиротливо топорщился на нем.
— Садись, — кивнул Сталин в сторону стола. — Ты, наверное, хочешь есть…
Жданов отрицательно покачал головой и только теперь как следует разглядел его. Сталин был в неизменной своей серой тужурке, но с непривычно расстегнутым воротом, в обычных, гражданского покроя брюках, заправленных в голенища мягких сапог. Однако сам он сильно изменился — стал как бы меньше ростом и похудел, волосы на лбу поредели, виски заметно тронула седина.
— Садись, — повторил Сталин, но сам не сел.
Зная его привычку ходить по комнате в то время, как остальные сидят, Жданов опустился на жесткий венский стул — один из тех, что стояли вокруг стола. Он не знал, с чего начать разговор, и Сталин тоже не начинал его. Это обоюдное молчание показалось Жданову мучительным.
Наконец Сталин спросил:
— Как в Питере?
Жданов ответил не сразу, хотя вопрос такой предвидел и уже десятки раз мысленно формулировал ответ. Сейчас все эти заранее продуманные формулировки показались почему-то неуместными. Жданов решил, что надо просто доложить, в чем нуждается Ленинград, и уже опустил руку в карман своей тужурки, намереваясь извлечь оттуда записку, в которой были тщательно перечислены все главные нужды осажденного города. Лишь в самый последний момент рука его непроизвольно задержалась, и он сказал со вздохом:
— В Питере плохо, товарищ Сталин.
— Да, в Питере плохо, — как эхо, повторил Сталин и шагнул к двери, предупредив: — Подожди минуту.
Вернулся он действительно скоро с красной папкой в руке.
— Мы предполагаем объявить это по радио и завтра утром опубликовать в газетах, — сказал Сталин и положил папку перед Ждановым.
Раскрыв ее, Жданов прочел заголовок документа: «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы». Это было то самое сообщение Совинформбюро, которое на следующий день потрясло весь мир.