Блокадные будни одного района Ленинграда

Ходанович Владимир Иванович

Вопросами наведения «должного порядка в обращении с огнем и предупреждения возникновения пожаров в жилых домах» в начале февраля 1942 г. озаботился Кировский райисполком. И решил (3 февраля) «установить для населения часы пользования отопительными приборами в жилых домах» с 6 часов утра до 23 часов вечера и «категорически запретить пользоваться отопительными приборами в ночное время» [340] . Каких-либо разъяснений (например, что делать с «отопительным прибором», если он продолжает функционировать после 23.00) данное решение не содержало.

340

Там же. Ф. 100. Оп. 4. Д. 24. Л. 21.

Глава 5

Из повседневного. Часть первая

В

ряде воспоминаний жителей разных районов город а первые две недели войны отмечены изменением привычных им часов работы учреждений сферы обслуживания и мест отдыха.

Уже с 28 июня приказом начальника городского гарнизона садам и паркам предписывалось заканчивать свою работу не позднее 22 часов 45 минут.

Решением городского Исполкома от 4 июля 1941 г. с фасадов снимались вывески с названиями предприятий и объединений, из обращения горожан изымались, в том числе, путеводители по городу и фотоальбомы о Ленинграде независимо от года издания.

Баню на Бумажной улице уже к середине июля переоборудовали под санитарно-обработочный пункт (СОП) с целью «санобработки пострадавших». По «сведениям о силах и средствах МСС [341] МПВО Ленинграда, используемых для целей МПВО», «емкость» СОПа на Бумажной улице составляла 14 рожков. Пропускная способность из расчета 30 минут на «кол-во единиц» «обработанных» равнялась восьмидесяти четырем [342] .

Конечно, в парке не проводилось запланированных на лето «народных гуляний». Но часть персонала продолжала работать. Ленинский райисполком отдельным вопросом рассмотрел «Об утверждении плана по труду и зарплате на август месяц 1941 по Парку 1 Мая» и утвердил сумму в размере 7506 руб. [343] .

341

Медико-санитарной службы.

342

ЦГА СПб. Ф. 9156. Оп. 6. Д. 15. Л. 27.

343

Там же. Ф. 4900. Оп. 1. Д. 55. Л. 18.

«Война чувствуется на каждом шагу. На стадионе Кировского завода [344] проводят учения по гражданской обороне, учат, как надо тушить зажигательные бомбы. <…>

На площади Стачек [и] у памятника Кирову появились „Окна ТАСС“ Телеграфного Агентства Советского Союза [345] . Чаще всего там помещают карикатуры типа: летит фашистский парашютист, а внизу красноармеец держит винтовку штыком вверх и текст – „Ты на советском рубеже искал посадочной площадки, лети-лети, тебе уже готово место для посадки“.

344

Довоенный адрес: ул. Ушаковская, 30.

345

В июле 1941 г. появились постоянные стенды-витрины с заглавием: «ЛенТАСС „Последние известия“». Заглавие «Окна ТАСС» появилось позднее.

Иногда бывали мероприятия более серьезные. На той же площади устроили выставку трофейной техники, три или четыре образца [346] . Память сохранила только два: танкетку, которую бросил экипаж, и сбитый Ю-88. <…>

С самого начала войны газетные киоски были заполнены книжечками со стихами типа: „Задают ему вопрос: для чего фашисту нос? Чтоб пройти в любую стену, чтоб вынюхивать измену, чтоб строчить на всех донос – вот зачем фашисту нос“, и концовка – „Рада мама, счастлив папа: фрица приняли в гестапо“. Запомнилась: „Гитлер был укушен за ногу бульдогом, во дворце ужасный был переполох. Гитлер эту ногу почесал немного, а бульдог взбесился и тот час же сдох“. Такого можно навспоминать на целую книгу» [347] .

346

Конец августа 1941 г.

347

См.: Давыдов Ю.Е. Указ. соч. С. 6, 24.

Пункт второй постановления ГКО «О мерах по усилению политического контроля почтово-телеграфной корреспонденции» от 6 июля 1941 г. обязывал НКГБ СССР организовать «стопроцентный просмотр писем и телеграмм», для чего «увеличить штат политконтролеров» [348] . Этим же документом в областях, объявленных на военном положении, вводилась военная цензура

на все входящие и исходящие почтово-телеграфные отправления. Запрещалось сообщать в письмах и телеграммах сведения военного, экономического и политического (с точки зрения ГКО и органов НКГБ) характера, не разрешались прием и посылка почтовых открыток с видами или наклеенными фотографиями.

348

Цит. по: Смыкалин А.С. Почтовая военная цензура в годы Великой Отечественной войны (Государство. Право. Война. С. 521). Вместе с тем проведенная, например, 5 ноября 1941 г. органами госбезопасности внезапная проверка учреждений связи Свердловской области выявила, что корреспонденция в районы, объявленные на военном положении, особенно в Москву и Ленинград, не имела штампов военной цензуры. «Десятки городов СССР были включены в эту систему политического контроля. Если по каким-либо причинам все же не удавалось узнать содержание письма, письмо подлежало уничтожению, а корреспонденты брались в оперативную разработку» (Там же. С. 523, 552–553).

«В то время существовала военная цензура, которая вымарывала из писем все, что, по их мнению, не следовало сообщать другим. Но народ всегда находил выход из положения. Так, один супруг, уходя на фронт, договорился с женой, если он в письме напишет, что у него болели ноги, значит, их бомбили, и т. п. И вот в письме появляется фраза: „На последнем переходе у меня сильно болели ноги“.

Иногда придумывали фразы-экспромты. Вы помните, я писал об Ольге Николаевне, которая жила на первом этаже и потом погибла от немецкого снаряда, когда стояла за водой [349] . И вот в открытке из Саратова тетя [350] сообщает: „Вчера у нас была в гостях Ольга Николаевна, устроила скандал и даже побила стекла и чуть не сломала дверь“. Мы, конечно, поняли, что Саратов бомбили» [351] .

349

Давыдов Ю.Е. Указ. соч. С. 43.

350

Обе тети Ю.Е. Давыдова, Анна Николаевна и Надежда Николаевна, работавшие на «Красном треугольнике», в связи с эвакуацией основных мощностей предприятия, оказались в Саратове. Речь идет о Надежде Николаевне.

351

Давыдов Ю.Е. Указ. соч. С. 6, 24, 43.

«Началась ломка сложившихся годами отношений, жизненный уклад, а главное, характеры людей, менялись с быстротой пролетевшей кометы. <…>

Уклонистов прибирали к рукам спецорганы. Мы менялись, как хамелеоны, в зависимости от происходящих событий и места нашего нахождения. Никто уже никому не доверял.

Страх распускал свои длинные щупальца по телу, сознанию, по каждой клеточке наших недозревших молодых душ. Мы начали бояться всего: быть убитым при артобстреле, бомбежке, погибнуть от холода, пожара, быть арестованным по доносу. <…>

Болтунов вылавливали и строго наказывали. Конфисковали все радиоприемники. Стало понятно: не болтай, не говори, что видел.

Все стало секретным. Страх зажал нам рты покрепче любого замка» (из воспоминаний А.А. Шмидта) [352] .

4 августа 1941 г. первый секретарь Кировского райкома ВКП(б) направил письмо начальнику районного отдела НКВД письмо. Оно состоит из двух абзацев. В первом секретарь райкома сообщал, что им получены документы от конкретных должностных лиц. На этом бы и остановиться. Но нет: секретарь райкома счел должным добавить второй абзац:

352

Цит. по: Немецкая колония в Новосаратовке под Санкт-Петербургом. С. 64–65.

«Быв[ший] управделами судов Кировского района Зимлинг в начале июля арестован органами НКВД, в связи с этим обращаем внимание на покровительство и доверие ему со стороны уполномоченного НКЮ по г. Ленинграду РЫХЛОВА И.А. …». И после фамилии (чтобы облегчить поисковую работу органам госбезопасности) добавил район и адрес проживания уполномоченного Наркомата юстиции [353] .

Чтобы понять (хотя бы приблизительно), почему этот человек поступил в августе 1941-го так, надо перенестись немного назад, в 1937–1938 гг.

353

ЦГАИПД. Ф. 417. Оп. 3. Д. 76. Л. 26.