Блокадные девочки
Шрифт:
А папа лежал в это время в госпитале, его ранило. И к ним пришел однажды какой-то высокий начальник и спросил, кому какую помощь оказать? И папа попросил: «Семью бы спасти…» Тогда начальник дал команду вывезти семьи заводчан, специально выделил автобус. Это по весне уже было, ближе к концу марта. Приезжает к нам военный, спрашивает маму. Тетя его впустила в большую комнату и сказала, что наша мама умерла еще в феврале. Остались ее дети, две девочки. — «А вы кто?» — «А я сестра ее мужа. А эти трое — мои дочери». — «Хорошо. Собирайтесь тогда все. Возьмите документы и теплые вещи, которые необходимы — у нас автобус. И вас повезут к Тихвину…»
И
Закрыли на ключ квартиру и поехали. Невменяемые. Как живые покойники.
Вот так мы отбыли блокаду.
С отцом на восток
Папа потом вспоминал: «Вызвали меня к командиру. Являюсь, докладываю. А мне неожиданно наливают стакан спирту и приказывают: „Пей“. Я в растерянности, ничего понять не могу: что такое? Выпить, бывало, давали перед боем, а тут затишье кругом. Никакого боя нет. Ладно, выполнил приказ, выпил. Тут-то мне и говорят: „Крепитесь, Корбан. Ваша жена умерла“. — „А дети? Что с детьми?“ — вырвалось невольно у меня. — „С детьми все хорошо. Девочки живы…“ А мы как в сторону Ленинграда посмотрим — сердце кровью обливается: там наши семьи голодные сидят. Дети изможденные, жены. А мы тут хлеб едим, еда нормальная. Не бедствуем. Подумаешь так, и в глотку ничего не лезет…»
На дворе был уже конец марта 42-го. По Ладоге, по проталинам, по уже слабому льду, на автобусе добрались до Тихвина. Здесь эвакуированных попридержали, поселили в избу. Решили подкормить. И десять дней приходила медсестра, следила за здоровьем, за самочувствием.
Потом товарный поезд, нары в четыре полки — спали вповалку. А в середине печурка. И папу моего, о счастье, назначили сопровождающим. И он по дороге выкупал продукты, получал паек, заботился о питании.
Так добрались до Свердловска. Тут я и вспомнила, что где-то здесь живет тетя Шура, которая нас зазывала вместе сюда ехать, но мама отказалась. А муж у нее на эвакуированном заводе работал. Фамилия у них была редкая, запоминающаяся — Сопливенко.
По этой фамилии папа родственников скоро и отыскал. Тетя Шура приехала на вокзал, папа ее и попросил: «Помоги. Возьми моих детей…» Она и взяла.
В конце войны, когда папа после ранения получил третью группу инвалидности и его отпустили из армии, он нас с сестрой забрал обратно в Ленинград. Квартира была уже занята новыми жильцами, но две комнаты с голыми стенами нам все же выделили. На полу одной из них лежал «Пятнадцатилетний капитан» — книжка Жюля Верна, которую мама мне подарила на первый класс. Но любимой куклы я так и не обнаружила.
Блокадный Ленинград. Хроника
Сентябрь 1941 г.
С захватом Шлиссельбурга немецкими войсками связь со страной осталась только по Ладожскому озеру.
Первый массированный налет на Ленинград: сброшено 6327 зажигательных и 48 фугасных бомб. Результатом налета стали 178 пожаров. В том числе сгорели Бадаевские продуктовые склады.
11 сентября в городе последовало снижение норм продовольствия, выдаваемого по карточкам: рабочим и инженерно-техническим работникам стали отпускать по 500 граммов
19 сентября совершен один из самых крупных налетов на город: в бомбежках участвовало 276 самолетов.
Одновременно с бомбежкой немецкая артиллерия 18 часов обстреливала Ленинград.
О будущем города на Неве в фашистских директивах заявлялось однозначно:
— Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса.
— Требования военно-морского флота о сохранении судостроительных, портовых и прочих сооружений, важных для военно-морского флота, известны. Однако удовлетворение их не представляется возможным ввиду общей линии, принятой в отношении Петербурга.
— В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения.
«Лягушка» с Арсенальной набережной
Родилась она в Ленинграде: Арсенальная набережная, дом № 7 — вот домашний адрес ее детства. Это пятьсот метров от Финляндского вокзала, рядом с Литейным мостом. И до Невы по гранитной брусчатке рукой подать, асам берег тогда, перед войной, был пологий, песчаный, под тремя раскидистыми тополями устраивались веселые ребячьи игры, замки строили, «куличи» пекли. Лишь много позже мостовую значительно подняли, заложили парапет, так что прямого подхода к воде сейчас нет…
— В семье я была одна, — рассказывала мне Лилия Семеновна Широкова. — Мама и отец работали на Кировском заводе. Мама — Елена Титовна, папа — Дмитрий Александрович Земской. Так что я по детской фамилии — Земская Лиля. При этом у меня два года рождения. Ленинградский — 1936-й, а слободской — 1937-й. Откуда так получилось? Сейчас объясню. Нас привезли в Кировскую область в 1942 году, привезли дистрофиками. Вот и я не ходила, лежачая была.
Документов никаких, а в списках простое перечисление — Иванов, Петров, Сидоров. Вот местные медики по внешнему виду, по нашим косточкам и составляли возрастную группу. А я дистрофик, ручки-ножки по ниточке — соответственно, и дали возрастную группу 37-ю. Ошиблись в итоге на год. И у меня сейчас две метрики. Ленинградская метрика — как реликвия. Я ей нигде не пользуюсь, храню, как память. А по слободской вышла на пенсию. У меня, если заметили, и отчества два, а фамилии по жизни вообще три.
Древесный клей, как награда
Детсад № 33, из которого она уже ходила в подготовительный класс, даже неплохо читала и писала, тоже располагался на берегу Невы, прямо на речном повороте. И когда объявляли по радио: «Внимание! Внимание! Воздушная тревога!», все были обязаны бежать в бомбоубежище. Под него наскоро приспособили машинное отделение железнодорожного вокзала — расставили по периметру дощатые лавочки.
Бомбежки, град зажигалок, крутящихся, как вьюнок фейерверка, и разбрасывающих во все стороны горящий гель, летящие с воем на низкой высоте серо-черные самолеты с белыми крестами — было так страшно, что словами не передать. Но со временем сил бегать и прятаться по бомбоубежищам просто не осталось…