Блуд на крови. Книга вторая
Шрифт:
Вот что писал князь:
«Мой друг, Наташа! Твой милый образ не исчезает из моих мыслей. Я ежечасно благодарю Бога, который послал на нашу грешную землю такое прелестное созданье! Я люблю тебя до бесконечности, до безумства. Если ты прикажешь, я опущусь на дно моря, спрыгну с высокой скалы, дабы доказать тебе, моя ласточка, мои чувства.
Если бы я твердо знал, что и ты меня хоть немножко любишь! Я старый, много видевший на земле человек — ведь в мае мне стукнет тридцать два! А ты, мое солнышко,
Два других письма были подобны этому, не считая разве стихов, которые князь нарочно сочинил для Натальи. В этой поэзии было много искренней страсти, восклицательных знаков и горячих клятв — все то, что неизменно присутствует в подобного рода творчестве, литературу, впрочем, не обогащающем. Так что, воздержимся приводить их здесь.
Наталья целовала бессчетное количество раз эти послания, обливала их слезами, считала дни, оставшиеся до встречи, и еще терпеливее чем прежде выносила все домашние мытарства.
Но все на свете рано или поздно кончается. Все выше подымалось в полдень солнце, все жарче делались его лучи. Вот уж шумными потоками устремились по мостовой ручьи, сливаясь на потемневший лед Черной речки. А потом и лед тронулся, сошел снег. Обнажилась земля, обмытая дождем.
Настал первый день Пасхи. Наталья вместе с семьей отправилась в монастырскую церковь. Служба была долгой. Желая немного отдохнуть, размять ноги, Наталья вышла на воздух и направилась к монастырскому саду. Едва она ступила на землю, как кто-то взял ее за руку.
От неожиданности Наталья вздрогнула, повернула лицо и увидала князя. Все на нем было новое, золотом сияли эфес шпаги, эполеты, обшитый ментик.
Князь весело проговорил:
— Христос воскресе!
Наталья любовным взглядом окинула всю его могучую и благородную фигуру и в тон ему ответила:
— И воистину воскресе!
Он долго и крепко целовал ее руки, потом они вместе направились в сад Воскресенского монастыря. Счастливо улыбаясь, забыв обо всем на свете, радостно глядя в глаза друг другу, они говорили, говорили…
— Я дня на три-четыре покину Питер, — сказал князь, улыбаясь. — Скучно опять скакать в Гатчину, да 45 верст для кавалерии — пустяк. Вернусь, пойду к твоему, Наташа, отцу просить твоей руки. Потом представлю моим родителям. Я уже говорил с ними, они согласны и очень хотят тебя видеть. Уверен, что влюбятся в тебя. Да-с!
Наталья грустно улыбнулась:
— Они знают, что все мое приданое — несколько французских книг?
Князь горячо возразил:
— Вот и неправда! Твое бесценное приданое — твое золотое сердце, твоя красота, твоя чудесная душа. А главное — мы любим друг друга.
…На другой день дворник передал Наталье записку: «Моя душа, наши планы рухнули. Командир сегодня
Пришлось вновь ждать.
КАРТЕЖНЫЙ ОМУТ
Если бы досужий фантазер пожелал сочинить жуткий конец этой истории, то и тогда нельзя было бы придумать ничего страшнее того, что произошло на самом деле.
Все началось с братца Андрея. В каком-то клубе он вдребезги проигрался. Как на грех, за соседним столом в отличном настоении закончил игру сосед-домовладелец по Шестой линии Листер. Он был в сильном выигрыше. Андрей чуть не со слезами на глазах стал просить у него пятьсот рублей в долг: «До утра!»
— Что, игруля, продулся? — счастливо улыбнулся Листер, всех называвший на «ты».
— Черт знает что! — сплюнул Андрей. — Положил даму червей на семьсот рублей, ждал, что придет девятка, а пришла шестерка, да слева лег валет. Если денег не достану, застрелюсь! Будь я проклят, коли вру.
— Не плети, игруля, не застрелишься! Если бы все после проигрышей стрелялись, так на кладбище уже свободных мест не было бы, ха-ха! — благодушно хохотнул Листер, аккуратно засовывая ассигнации в черный засаленный бумажник. — К тому же, игруля, у тебя и оружия нет. Ха-ха!
— Утром обязательно верну, — канючил Андрей.
— Не врешь?
— Клянусь жизнью!
Листеру, заядлому картежнику, самому не раз бывавшему в трудных положениях, жалко было «мальчишку», как он сам про себя назвал Андрея. «Ничего, с отца в случае чего получу!» — утешил себя Листер. Он порылся в бумажнике, нашел самые грязные ассигнации, протянул Андрею:
— Тут три сотни. На проигрыш, ха-ха, тебе хватит. Куда побежал? Пиши расписку. Ведь если не повезет опять, вдруг и впрямь пульнешь в себя? Как тогда без расписки получать? Ха-ха!
…Через час не стало и этих денег. Тогда Андрей выклянчил еще сорок семь рублей у какого-то отставного гарнизонного офицера. Вскоре он спустил и их, и фамильные золотые часы, принадлежащие отцу и взятые «для представительства» без ведома владельца.
Андрей пошел в буфет, выпил полбутылки рейнвейна и застыл в тягостных размышлениях. «Да, все что мне осталось — это пуля в лоб, — говорил он себе и эта мысль уже не пугала его. — Но, впрочем, Листер прав: у меня даже нет пистолета. Тогда повешусь». Он представил себя висящим на чердаке, как раз над комнатой Елизаветы, с высунутым языком, со струйками крови из ушей, с задранной головой набок — в прошлом году так висел лавочник Матвеев, Андрей ходил его смотреть, — и его аж передернуло.