Блудницы Вавилона

Уотсон Иэн

Женщина эта, Нингаль-Дамекин, примчалась из своего загородного поместья специально для того, чтобы руководить приготовлениями к свадьбе племянницы. Алекс возненавидел ее с первого взгляда. Нингаль-Дамекин была высокого роста, тощая, а ее физиономия вызывала ассоциации с топором. Портрет дополняли самоуверенно выступающая челюсть и пронзительный, похожий на облагороженный лай голос. По дому она расхаживала так, словно негнущиеся колени не позволяли двигаться иначе, как по прямой. Несочетаемое сочетание загара от длительного пребывания на воздухе и густо наложенного макияжа преимущественно лиловых и золотистых тонов призвано было, очевидно,

подчеркнуть ее достоинства красавицы и знатной, пусть и сельской дамы. Менее искушенный наблюдатель назвал бы этот цвет цветом гангрены. Ее страстью была охота на лис и прочих пушистых зверьков. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как созерцание разрываемой на клочки дичи. Понятно, что Нингаль-Дамекин было о чем поговорить с Музи, охотником на крупного зверя.

Сложенный как квотербек, с длинными, до плеч, и вымытыми (по крайней мере в этот вечер) волосами и радужной повязкой на голове, Музи начал с того, что похвастал перед тетушкой невесты браслетом, который носил на запястье и который был сплетен из чего-то, напоминающего жесткую серую проволоку.

— Талисман на удачу! — доверительно сообщил он. — Из волос с задницы слона! Прошу прощения.

Отец Музи был непримечательный толстячок с налетом барской любезности; его супруга — худенькая, суховатая, скорбного вида особа с собранными в пучок шелковистыми молочно-белыми волосами. Ела она без аппетита — не ела, а клевала, — хотя на столе были и жареный молочный поросенок, и крабовое мясо в маленьких хрустящих хлебцах, выглядящих точь-в-точь как раковины, и овечьи мозги, и страусиные яйца, и пряные лепешки, и фаршированные мышатами куропатки. На середине стола красовался жареный павлин с хвостом из вареного лука и глазами из грибов. Пол окропили ароматной водой. Многочисленные лампы окуривали помещение сладковатым дымом. Нанятый по случаю квартет музыкантов негромко наигрывал на лютнях и флейтах.

Гибил ел спокойно и неторопливо, его сын — с удовольствием, Нингаль-Дамекин — с жадностью, но, конечно, только для того, чтобы подать пример другим.

Фессания, облаченная в серебристое платье, отдавала должное всему понемногу, включая вино, но не пьянела — в отличие от Музи.

— Эй! — обратился к ней Музи, указывая пальцем в сторону Алекса. — Хотел спросить. Тот раб. Что он такого сделал, а? Сбежал от такой куколки?

— Прогулялся без разрешения.

— И ты его выпорола и припечатала?

— Разумеется.

— Ух ты, какая львица! А зачем он здесь? Ничего ж не делает.

— У тебя аппетит из-за него испортился?

— У меня? Не-а. На прошлой неделе отрубил слону хобот. Секирой.

— Какое горе для слона.

— Фессания! — запротестовала Нингаль-Дамекин. — Такое мог совершить только настоящий герой.

— Точно, — согласился Музи. — Давайте расскажу.

— Сейчас… Фессания, действительно, так ли уж обязательно присутствие здесь этого раба? Вид у него такой… неприглядный.

— Конечно. Это мой личный раб. Гибил подмигнул.

— Думаю, наша маленькая хозяйка хочет показать, что она способна совладать и с моим сыном. Не обижайтесь, госпожа. Мне это нравится! — Он рыгнул и тут же, вспомнив про манеры, повернулся к супруге и небрежно протянул: — Великолепное угощение. Стол ломится и стонет. Не так ли?

— Да, определенно, — ответила она, подцепив вилкой крохотного мышонка.

— Можно не бояться, что наш сын будет голодать, возвращаясь с охоты. Но с охотой придется подождать, пока не истекут медовые

луны.

— А что, раньше нельзя?

— До зачатия — нельзя, сын мой.

— Да это же может растянуться на целый год!

— Музи, ты же мужчина.

— Он лев, — вставила Фессания. — Слон.

— Ага. Я как раз собирался рассказать про тот случай с хоботом.

Фессания наклонилась к Гибилу.

— Вас вполне устраивает, что мы будем жить в этом доме?

— Устраивает ли это меня? На то есть причины, дорогая.

— Нисколько не сомневаюсь. Я и не пытаюсь их понять — такие вещи не для моего слабого разума. Но не слишком ли жестоко надолго лишать молодого, активного мужчину любимого увлечения, а здесь его возможности будут ограничены. Вы согласны, тетя? Бездействие способно иссушить его силы и привести к результату, противоположному требуемому. Приятели будут насмехаться над ним, а это тоже не на пользу мужской доблести. Насмешка способна подрезать крылья самому смелому ястребу.

Музи оживился.

— Да, ястребы… С ними я тоже охочусь. Но тот слон…

— Гм… возможно, в том, что вы говорите, есть смысл, — признал Гибил.

— Таких бивней я еще не видел!

— Я бы определенно чувствовала себя неполноценной, — заметила тетя, — если бы не смогла выезжать на охоту два или три месяца. Мне уже пришлось многим пожертвовать, чтобы приехать в город так надолго, хотя два события — бракосочетание Мардука и замужество племянницы — того стоят, так что мне ничего не остается, как только смиренно исполнить долг.

— Может, и недели хватит? — жалобно спросил у отца Музи.

Мать отважного охотника вздохнула.

— Сын… как бы тебе объяснить? Даже самый сильный бык не может творить чудеса. Самка должна быть готова принять брошенное семя в своем лоне. Но и тогда ничего еще не гарантировано. Факт природы.

— Отец говорил, есть какие-то снадобья… ну, чтобы помочь природе. Астролог определил, что брачная ночь придется на время течки. Разве не так?

— Возможно, — дипломатично, что было нехарактерно для нее, заметила Нингаль-Дамекин и поспешила сменить тему на более интересную. — Музи хотел рассказать нам о слоне…

И молодой охотник ступил на долгую и петляющую тропу повествования об отчаянных приключениях в диких резервациях, где свободно разгуливают индийские слоны и где меж стад коз и антилоп обитают львиные прайды.

Фессания ловила каждое его слово.

Четыре дня спустя, за завтраком, Фессания, к большому неудовольствию тети, объявила, что намерена в сопровождении раба прокатиться на лодке. Ей приснился сон с текучей водой, круглыми лодками и малышом у нее на руках; потом она очутилась в пустыне, а мальчик стал девочкой. Очевидно, что путешествие по реке должно послужить достижению той же цели, что и орошение поля перед севом.

— Сон? — хмыкнула презрительно Нингаль-Дамекин. — Кто теперь обращает внимание на сны? Ты можешь утонуть.

— Мой раб хорошо плавает.

— Ха! И кого же будет спасать — тебя или себя? Прислуживал за столом Алекс, состояние которого

благодаря мазям кухарки значительно улучшилось.

— Я спасу госпожу Фессанию даже ценой собственной жизни, — сказал он.

Фессания искоса посмотрела на него, вскинула бровь и повернулась к тете.

— Вот видите.

— Веришь слову раба, которого сама же недавно приказала выпороть? Нет, возьми в сопровождающие кого-нибудь другого. К тому же, племянница, этот раб — мужчина. И не евнух, а…