Блюз
Шрифт:
– Дальше ехать нельзя категорически, – отметил он, – там Владимир, целая армия, приедем на станцию, упрёмся в тупик и нам хана.
«Тот, кто поведёт нас мимо всех тупиков…» – ещё раз подумал Токарев, стрельнул сигаретку и отошёл в сторонку.
– Да, деревню надо брать. – Согласился Рубанок. – Что ты предлагаешь? Напролом идти?
– Да я же говорю, поле там стопроцентно заминировали, демоны! Надо стратегию какую-нибудь придумать. Не всё же время напролом ходить, как болваны – а то от нас так ничего и не останется!
Они помолчали.
– Знать бы только, где заминировано. А? Они же ведь как-то
– Да, пожалуй, от этого и будем отталкиваться…
Джазмен поднёс к сигарете огонь.
Смеркалось.
IV.
–Полночь. – Пробормотал Рубанок. – Через пятнадцать минут начнём.
Рубанок, Ахмед и один партизан из Оренбургской бригады залегли в овраге возле леса с северной стороны. За их спинами находилось ещё около восьмидесяти человек. По большей части периметра заседали стрелки. Решение было принято, партизаны разработали нехитрую стратегию: разделить периметр на части света. Всего их – партизан – около двухсот человек: три бригады заняли западный рубеж (с ними Токарев и Джазмен), ещё пять бригад – южный, остальные – заняли север. Восток был никак не защищён, так что партизанам оставалось только надеяться, чтобы выход из деревни не пролегал именно с восточной стороны. Атака была назначена на пятнадцать минут первого.
– Ну что, пора, что ли. – Сказал партизан по кличке Пися и положил на плечо гранатомёт.
– Ну, дауай! – прохрипел Ахмед.
Пися прицелился.
– А куда стрелять-то? – Растерянно спросил он.
– Первую в дом какой-нибудь пальни, а остальные по Уазикам. – Сказал Рубанок и закурил. – Или по людям. Не все же дома крушить, нам же в них домах ещё переночевать надо.
Пися заметил движение в окне двухэтажного кирпичного дома, и первый его снаряд отправился аккурат в то место. Второй этаж рухнул. По деревне покатились крики оседлых:
– Это атака! Атака!
Кто-то, оглушённый взрывом, кричал:
– Они взорвали мой дом! Суки! Там были дети! – И этот кто-то безрассудно полез в завалы, отыскивать своих детей. Всё это стрелки мельком замечали в своих оптических прицелах, после каждого выстрела отыскивая новую цель.
– Вон, закопошились! – С довольной улыбкой произнёс Джазмен на западной стороне.
Пися зарядил второй снаряд. К этому времени часовые были уже мертвы или бились в судорогах, а из домов выбегали мужики с оружием и, не зная куда стрелять, палили вверх.
Чтобы оседлые окончательно заметили, откуда идёт стрельба, Пися стрельнул ещё раз, но уже в скопление людей, которые метались возле колючей проволоки, как в собственном заточении.
«Стрелять в людей из гранатомёта, – думал стрелок, – гораздо легче, чем из ружья. Не видишь их искажённые лица, не видишь их судорог, эти утробные крики. «Бах!» и он как будто исчез, испарился. Главное, не смотреть по сторонам… потому что его останки разбросаны повсюду метров на двадцать, и это – жёсткое зрелище. А самого его – нету».
Всё шло по плану.
Партизаны увидели горящие фары. «Козелки» с пулемётами на крышах двигались по внутренним улицам деревни к западной стороне периметра. На некоторых участках открывались гаражи, и оттуда выезжали ещё такие же «козелки». По внешней улице поехала БМП.
– На запад едут! – Заметил Токарев. – К нам…
– Они не к нам едут, а к северным! – Перебил кто-то из партизан.
– Они думают, что нас тут нет. – Дополнил Джазмен. – Пропустим их. Пока северные будут их там окучивать, мы уже деревню займём.
«Западные партизаны»
Нехитрая стратегия удалась!
Когда последний пеший солдат пробежал по дороге и удалился метров на сто, Джазмен приподнялся сказал:
– Ну всё, пираты, наш выход!
И «пираты», тихонько, вереницей начали выбираться из оврага, и пошли по дороге, начерченной для них оседлыми. Они шли в полный рост «по тропинке, мимо всех тупиков». Зайдя в деревню, весь отряд из шестидесяти человек рассыпался по сторонам. В домах вершилось страшное.
Токарев старался держаться поближе к Джазмену, чтобы не растеряться. Так они подошли к первому попавшемуся дому. Джазмен, саркастически проявляя тактичность, косточкой среднего пальца постучался в металлическую дверь, и, не дожидаясь гостеприимства хозяев, дернул за ручку. Дверь была заперта. В это время Токарев заглянул в окно и, убедившись, что опасности нет никакой, начал ломать его раму прикладом «Вепря». Всех переполнял азарт и адреналин: никто ничего не слышал, не видел, и все действовали по находке. Токарев с проводником забрались в дом. На стене висела репродукция картины Сальвадора Дали «Предчувствие Гражданской Войны». Под ногами лежал мягкий ковёр, возле стены горел камин – как будто войны не существует.
Проверив все комнаты, и даже заглянув под ванну, Токарев с проводником отправились на второй этаж. В одной из комнат, обитых сосновыми досками, они нашли пустую колыбель, а в углу сидела женщина с младенцем на руках. Токарев решил остаться в дверях и следить за каким-то своим порядком. Одна из комнат открылась, и оттуда выбежал парень, на вид лет пятнадцати, и бросился к лестнице. Токарев попал ему в висок со второй попытки, и тело по инерции покатилось по ступенькам. На лакированных перилах осталась кровь и кое-где – куски биоткани. Женщина в комнате завизжала, ребёнок сорвал голос от неистовых рыданий. Женщина положила младенца на пол, встала и с дрожащими коленями подошла к проводнику. Константин наблюдал. Она что-то сквозь слёзы говорила, можно было понять, что она просила отпустить её с ребёнком из деревни, оставить в живых. Она распахнула халат, надетый на голое тело, и сказала, что за это они могут отыметь её вдвоём. Джазмен с серьёзным видом осмотрел её с ног до головы, заглянул в её удивительно молодое красивое лицо и сказал:
– Да что ж мы… варвары, что ли? – И всадил ей прикладом по лицу, а когда она упала – всадил ещё раз по затылку; голова промялась. Красота не спасала мир, она истекала кровью на глазах своего младенца. Женщина билась в судорогах; на полу образовывалась кровавая лужа. Джазмен направил автомат на младенца и спустил курок.
«Сбывается!» – подумал Токарев.
Константин оказался прав в своих предположениях. Совершать такие жестокие убийства даже он себе не мог позволить, а если когда-то и смог бы, то совесть съела бы его заживо. Когда Джазмен повернулся, всё его лицо было забрызгано кровью, похожей на гранатовый сок. Оно улыбалось сытой улыбкой. Проводник сказал: