BMW Маяковский

Оганес Мартиросян

BMW Маяковский

Книга – АЭС, где происходит расщепление ядра не Урана, а самой Земли, чтобы она обогрела, осветила и привела в движение весь космос

Отмена крепостного права у женщин и мужчин

Книга первая

Блок, Маяковский, Есенин и Тэффи сейчас, исповедь всех четырех

1

Владимир закурил сразу две, выдохнул двойной дымок из ноздрей и пошел на сцену заведения «Цой», открытого здесь недавно. Здесь – это в Москве, в которой Маяковский обосновался пару лет

назад. С ним должны были выступать Блок, Есенин и другие поэты. Володя снимал маленькую квартиру на Булгакова, платя небольшую часть гонораров, сыпавшихся с небес. Хорошо в журналах печатали. Платили даже получше. Он засучил рукава, погладил лысую голову и взобрался на сцену. Поприветствовал собравшихся на армянском и прочел первый стих. Хлопали хорошо. После выступления к нему подошел Блок и сказал:

– Борода, Володя, потрясно, но я вот что подумал. Говорят: на несчастье другого своего счастья не построишь. В основном это понимают в плане любви. Но знаешь, о чем здесь речь? Когда ты свинья и идиот, например, и исправляешься тем, что делегируешь это своему двойнику, а тот принимает. Идет на корм собакам или ложится в дурку, а ты летаешь по космосу. Так вот, так нельзя.

– Философия пошла, – усмехнулся Владимир и добавил: – Это верная мысль. Сам скажу тебе так: Блок – это осень, которая не раз в году, не четыре, а пять. Ты разрываешь год. Ты революция.

Блок пожал ему руку, и после вечера они втроем, плюс примкнувший Есенин, пошли гулять по ночной Москве, сбивая тростями звезды, спустившиеся с небес и благоухающие по краям тротуаров. Курили, дымили и шагали советскими заводами, которые похоронила революция 91-ого года, но которые обещали быть. Снова и навсегда. Выпили воды из фонтанчика, охладили луженые глотки и присели на скамью, танцующую брейк-данс.

– Тихо, – сказал ей Есенин, и скамья застыла, причем в воздухе, а не на земле.

– Вон идет сама Армения к нам, – пробасил Владимир.

– Девушка идет. Я ее знаю. Видел мельком и слышал. Тэффи ее зовут, – молвил Сергей.

Девушка Тэффи подошла к ним, встала рядом, закурила и произнесла:

– Привет, Иран, Турция, Грузия и Азербайджан, мои дорогие соседи, окружающие меня века.

– Ха-ха, – рассмеялся Блок, – но нас здесь трое. Но вообще – да, я Турция, Есенин – Иран. Он рвал ширазские розы, а я знал все тайны Османской империи, потому и писал в «Возмездии». Вот армяне и пошли по этому пути. Кто же Грузия и Азербайджан, Владимир?

– Не знаю, – нахмурился он, – во мне двое, я шизофреник. Это я. Черт возьми. Вы моя шизофрения.

– Почему? – удивился Сергей.

– Вы во мне. Блок и Есенин вместе дают десять букв моей фамилии. Иран и Турция тоже. Помиритесь, братья моя. Говорю я себе.

– Мы не враждуем, – заметил Блок.

– Вы конкурируете, – парировал Маяковский.

– Я должна вас всех помирить, – закружилась Тэффи.

– Армения наша, – улыбнулся бычками Владимир. – Есенин –

Иран, Блок – Турция, крест получается, шесть четыре, четыре шесть, это крест, на котором распяты Грузия и Азербайджан, то есть я. Снять меня, освободить нас всех сможет только Армения.

– Вы слишком большого мнения обо мне, – отметила Тэффи, в том числе то, как закивали Блок и Есенин, – но я не против. От нас все зависит. Значит, ты был в дурке, Владимир?

– Конечно. Грузию и Азербайджан загнали туда и попытались превратить их в Армению. Типа того излечить.

– Жестоко, – процедил сквозь зубы и сигарету Блок.

– Я тоже там лежал, но тогда, – улыбнулся Есенин.

– Но что ж, Владимир, если ты Азербайджан, то ты ненавидишь меня? – удивилась вдруг Тэффи.

– Наоборот, очень люблю тебя, так, что хочу покончить с собой. Все мы армяне ведь. Вот и все. Всю жизнь грезил самоубийством. Убийством армянина в себе.

– Можно выпить вина по случаю знакомства, – прервал самую сильную исповедь в кавычках и без кавычек Есенин.

Он открыл рюкзачок и вытащил крымское крепленое вино «Керуак». Достал ножичек-штопор, сломал его, но бутылку вскрыл. Стали пить из горла. Первый глоток сделала Тэффи.

– Похоже на один из диалогов Платона, – отметила она.

– Который? – посмотрел на нее Блок.

– Думаю, «Пир», да, точно он.

– Ну хорошо, – приложился к бутылке Владимир. – Перенестись бы отсюда в город моего имени, да. Автора этой книги впервые напечатали там. Безусловно, это о чем-то и говорит.

– О многом, – протянул мечтательно Блок.

– Наверно, для автора этой книги, – продолжил Маяковский, – самое ошеломительное, это, прожив сорок лет армянином, узнать, что он не армянин, а азербайджанец и грузин и их сумма – я, в чем и заключается его и моя шизофрения. Потому я и ненавидел психиатров, предчувствуя свое и авторское грядущее.

– Наверно, говоришь? Не наверно, а точно. И точней уже некуда, – отрезала Тэффи и закурила опять.

– Ты ж сказал, что все мы армяне, – возразил Есенин, – значит, автор и армянин.

– Одно не отменяет другое. Вопрос в процентном соотношении. Частица Армении есть во всех. Каждый хоть на один процент армянин.

– Володя, это верно, – тихо вымолвила Тэффи, – но мне холодно, почему ты не обнимаешь меня?

– Другие будут ревновать.

– Нет, – произнесли в один голос Блок и Есенин.

– Если обнимать, то втроем, – нашелся Владимир.

– Тогда не надо. Дай свой пиджак. А моя любовь будет согревать тебя.

– Бери, но в кармане пиджака стучит мое сердце.

– Я аккуратно выну его и помещу в свою правую часть грудной клетки.

– Тогда два сердца поцелуются в ней, – усмехнулся Владимир.

– И от этого поцелуя родится Господь, – отметил Есенин.

Владимир дал свой пиджак Тэффи и докурил ее сигарету, горящую ярче, чем солнце. В сто тысяч раз.

2