Боец десантной бригады

Сразу хочу оговориться: хотя приведенные здесь данные об операциях подлинные – это не документальная повесть. В книге даже не столько вымысел, сколько группирование разрозненных эпизодов в цельное повествование.

Если эту повесть прочитают ребята, которые служили вместе со мной, то, безусловно, они легко узнают всех героев этой книги. Многие из них живы и здоровы по сей день, и поэтому я меняю их имена, фамилии, звания.

И еще… Это была война, и мы все на ней были далеко не ангелами и совсем не образцовыми героями. Осталось только добавить,

что эта повесть – не исповедь и мне не нужно отпущения грехов.

Афганистан. Провинция Кундуз. 1981 год от Рождества Христова. 1402 год по Хиджре – мусульманскому летоисчислению

А если что не так – не наше дело:Как говорится, Родина велела!Как просто быть ни в чем не виноватымСовсем простым солдатом, солдатом…Б. Окуджава

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585 [1]

– А-а-а, ма… ма….. мамочка, как больно! – истошным воплем заходится Семка Давыдов.

От испытываемой муки искривилось круглое мокрое от пота лицо: перебита артерия на ноге, хлещет из раны кровь и черными мокрыми пятнами расползается по заплатанным выцветшим штанам.

Не зови маму, солдат, не поможет она тебе, там, далеко, дома, молится она за тебя, нет тут твоей мамы, а есть мы, твои товарищи, и, наложив жгут поверх раны, колет тебе лежащий рядом санинструктор уже пятый тюбик промедола [2] , но не снимает тот боль в раздробленной разрывной пулей дрожащей ноге; и ты, плача, кричишь:

– Мама! Мамочка… помоги!..

Афганистан. Горный массив под Файзабадом, третий день боевой операции, время где-то около полудня. Нашу выдвинувшуюся впереди батальона роту зажали в горах. Солнце светит вовсю, жара невыносимая, теней почти нет. Мы на горной тропе как на ладони, бей не хочу. У нас пятеро раненых, двое из них тяжелых. Отстреливаемся, да что толку, бьют по нам духи с господствующей высоты из пулеметов, укрыться почти негде, еще пару часов, и все… не будет больше нашей роты… все тут поляжем…

Не переставая, надсадно воет Семка, командир расчета АГС-17 «Пламя» [3] , и все трясется и трясется у него разбитая на мелкие косточки нога. А чуть дальше от него хрипит истекающий едким вонючим потом раненный в грудь Мишка Старков и просит:

– Воды, дайте воды!

Нет у нас воды. Давно уж выпили. Пустые фляжки. И тихонько уговаривает Леха лежащего за камнем раненого:

– Нельзя тебе, Миша, воды, потерпи.

– Да пошел ты на…! – орет весь посеревший от потери крови Мишка и задыхается от крика. Кровь пузырями пошла изо рта.

Я лежу от них в трех метрах, вжался в землю, за камнями голову прячу. Весело, тоненько посвистывают пульки. Слушая их посвист, машинально отмечаю: не моя, не моя. Год я уже служу в Афгане, вот и знаю, что свою пулю не услышишь. Раз посвистывает – значит, не моя. А чья?

– Твою мать! – слышу полное злобы и боли матерное ругательство. Оглядываюсь: ранен Сережка Ольжин.

– Куда тебя?

– В ногу, – хрипит Серега и тут же предупреждает: – Ты ко мне не лезь, сам перевяжу! – Сморщившись, советует: – Меняй позицию, пристрелялись к нам.

Сил нет слушать вопли и крики раненых: помочь-то ничем не можешь, даже вынести

их нельзя. Встанешь, потащишь, тут же убьют, а позицию точно пора менять: помедлишь – подстрелят. Извиваясь, я быстро переползаю по горячим острым камням вперед к валуну. Рвется выцветшее ветхое х/б, на лоскуты расползается. Ничего, будем живы – зашьем. За большим выщербленным камнем устанавливаю на сошках свой пулемет, прикидываю, куда стрелять. Наметил. Вот ты где! Вижу, вижу тебя, гаденыш, вон ты на противоположной горке за кучкой камней укрылся. Дзинь! Рядом со мной ударила в камень пуля. Выстрелил в меня дух и дальше стреляет. Фьють! Дзинь! Летят пущенные в мою сторону пули, видит меня дух и бьет по мне короткими очередями из пулемета. Мимо! Мимо! Ну а теперь ты, паскуда, держись… Прицел пятьсот, огонь! На тебе – жри, падла! Длинными очередями из своего РПКСа [4] веду огонь. Досыта тебя, сука душманская, свинцом напою. Состязаемся с духом-пулеметчиком в смертной огневой игре. Ты меня хочешь убить? А я тебя! Огонь! Разрывая воздух, все посвистывают и посвистывают пульки. Не моя, не моя, по-прежнему краем сознания отмечаю я. Быстро вытер рукавом грязного х/б мокрое от соленого пота лицо. И опять: огонь! Я лучше стрелял – на военном полигоне в Гайджунае учился, а здесь, в Афгане, шлифовал свое стрелковое умение. Вот и загасил его. Да только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут еще и душманские снайперы подключились. Прямо скажем, хреновые снайперы, только ведут огонь все опаснее и опаснее, все ближе и ближе пульки ложатся. «Не моя, не моя, пока еще не моя»; брызгают в лицо каменные крошки: чуть не попал в меня снайпер, совсем рядышком с головой пуля ударила в камень. Грязной ладонью протираю запорошенные крохотными каменными крошками глаза и стреляю. Стреляю! Стреляю! Пока жив, буду стрелять. Летят выпущенные из моего пулемета пули. Прячутся за камни духи – и дробят, щербатят горные валуны мои пули. Ствол пулемета раскалился, плюнь – зашипит; я расстрелял уже три магазина, и всего-то за пару минут. И страха особого нет, и азарта нет, душа словно оцепенела, безразлично на все смотришь, только горло от жажды сохнет. Прицел! Ловлю в прорези прицела снайпера. Огонь! Бьет отдачей приклад пулемета, летят отстрелянные горячие гильзы. Мимо. Прицел! Огонь! И в меня уже стреляют двое: снайпер и пулеметчик. А ведь убьют они меня, у этой парочки господствующая высота, лучшие заранее подготовленные укрытия, и долго мне не продержаться. Огонь! Впустую клацает затвор, нет патронов. Сменить магазин в пулемете и опять – огонь! Убьют так убьют, да и черт с ними, зато больше в караулы ходить не буду. Сверлят слух крики раненых, все свистят и свистят пульки, захлебываются ответным огнем автоматы и пулеметы расползшихся по тропе бойцов второй роты. Недолго нам, братцы, жить осталось, ох и недолго…

– Ребята! Вертушки!!!

Голубое осеннее небо безоблачно. От яркого, жаркого, слепящего глаза афганского солнца летят три точки. Закладывая вираж, выходят на боевой разворот вертолеты «Ми-8», а мы красными сигнальными ракетами задаем им направление. Духи переносят огонь на вертушки, летят навстречу нашим пилотам огненные трассеры. Не бойтесь, ребята! Мы зажмуривать глаза и прятать за камни головы не будем, мы вас с земли огнем прикроем. Потом сочтемся.

Мы ведем по позициям духов безостановочный огонь, даже раненые, кто шевелиться мог, и те за оружие схватились, – не даем мы им, сукам, головы поднять, не даем сбить наших ребят.

С нашей позиции хорошо слышно, как с ревом моторов, рассекая винтами воздух, пикируют на духов вертушки. Первый заход – ракетами! От разрывов будто вскипает на огневых точках духов земля, летят вразброс камни. Дрожит от разрывов чужая земля. Так их, братцы! Задайте им! Взмыли вверх машины, развернулись на второй заход и снова бьют из авиационных пушек и пулеметов. Будете знать, сучары душманские, как мы воевать умеем!

Спасибо, летуны! Спасибо вам, братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидят матери своих сыновей. Не полегла в том бою наша рота – дальше пошла по горам.

А броня на вертушках была слабая, эту броню насквозь пуля из ДШК [5] пробивала. Сбитые экипажи заживо горели в своих машинах, погребальными кострами догорали на земле. Не мед и у летчиков была служба.

Подавили вертолеты огневые точки. С камнями, с железом и огнем смешали позиции духов. Оставшиеся в живых моджахеды перебежками уходили от разрушенных укрытий. В прицеле хорошо видно, как, пригибаясь под нашим пулями, вразброд бегут вооруженные, одетые в разномастные халаты люди. И падают, падают под нашим беспощадным снайперским огнем.