Боец десантной бригады
Шрифт:
– Саша! – уже под утро, перед рассветом, окликаю я из своего окопчика командира взвода лейтенанта Петровского и канючу: – А можно я с ребятами в разведку схожу?
– Можно Машку за ляжку и козу на возу, – отвечает злой и такой же, как и мы, голодный офицер. Его окоп от моего всего в четырех метрах, можно разговаривать, не напрягая голос.
– Товарищ лейтенант! – меняю я тон и форму обращения. – Разрешите провести разведку местности?
– Да на кой вам это надо? – лениво интересуется невыспавшийся и продрогший за ночь Петровский. Ночью в горах холодно, а у нас у всех одно х/б. – Утром и так все увидим, я еще вечером все обсмотрел. Тут только одна тропа, по ней
– Да жрать охота, а внизу кишлак, – напрямую говорит подползший к окопу взводного юркий маленький башкир Муха и, вздыхая, добавляет: – Курятинки бы сейчас покушать…
– И лепешек горячих, – глотая слюни, добавляю я.
– Может, халатов хоть каких добудем, – мечтает подошедший и присевший рядом со мной на корточках Леха и со злобой замечает: – Окочуримся мы тут в горах. Не жрамши, без теплой одежды, все передохнем.
– Приказываю вам, – дергая кадыком и с голодным блеском в глазах говорит лейтенант, – провести рекогносцировку местности.
– Чаво? Чаво? – наклонив голову и явно придуриваясь, спрашивает Муха.
– Рекогносцировка – это русифицированный термин немецкого слова Rekognoszierung, которое, в свою очередь, происходит от латинского слова recognosco – осматриваю, обследую, – терпеливо объясняет лейтенант Петровский.
Он увлекается – у него это бывает – и начинает сыпать терминами. Наверное, он так свое училище вспоминал; наша-то война на преподаваемую в училище тактику совсем не похожа. А может, он так о доме думал: он родом с Рязани, там же и военное училище окончил.
– Во! – обрадованно говорю я. – Вот мы и пойдем обследовать кишлак.
– Да пошли вы на хер, – устало говорит взводный; лицо у него после бессонной ночи и голода осунулось и посерело.
– Есть, товарищ лейтенант, – Муха дурашливо отдает воинскую честь, прикладывая правую ладонь к головному убору – выцветшей, с обвисшими полями, панаме. – Разрешите исполнять?
Мы идем по узкой тропке вниз, к теплу человеческого жилья, к жратве, к теплой одежде. Оружие готово к бою, сами все напряжены, нервная система вибрирует, а есть все сильнее хочется, и рассветная прохлада пробирает до костей. Дрожишь, десантник? Дрожу, честно говорю: зуб на зуб не попадает, только не от страха эта дрожь – от холода и голода. Пока шли, никого не встретили, повезло. Не нам, им повезло, потому как навскидку из пулемета я даже в темноте отлично стреляю.
А вот и первые окраинные глиняные домики кишлачка. Тянет от них дымком и запахом печеного хлеба. Печи у афганцев находятся во дворах. Скоро рассвет, и муэдзин призовет правоверных к утренней молитве. А пока женщины суетятся во дворах, выпекая лепешки, лают собаки и мычит да блеет скот в хлеву.
Раз! И, по одному перемахнув через высокий глиняный дувал, мы уже в чужом дворе. Две женщины в длинных темных одеждах, увидев нас, замерли. Лица такие испуганные. Одна постарше, а другая совсем молоденькая девчонка – лет пятнадцати, наверное.
– Нон [7] ! – рычит голодный и чумазый Леха.
Та, что постарше, чуть помедлив, хватает с глиняного блюда стопку теплых лепешек и протягивает. Я осторожно подхожу, беру, будто вырываю из ее рук хлеб, и, встав к женщинам вполоборота, запихиваю его в свой РД [8] . Чувствую их страх, вижу, как ужас плещется в чужих черных глазах.
– Молчать! – тихо, властно командует им Леха и ведет стволом автомата от одной к другой.
Они прижались друг к другу и молчат, только все ощутимее становится исходящая от них тяжелая волна
7
Нон – хлеб (узб.). В Афганистане часть населения составляют этнические узбеки.
8
РД – ранец десантника.
– Никого не тронем, – тихо на узбекском языке пытается успокоить их Леха, – только еды немного возьмем.
– Не тронем, – повторяет Муха.
– Аллах акбар, – невесть зачем бормочу я единственно знакомые мне арабские слова, смотрю на пытающуюся скрыться за спиной мужчины испуганную девчонку, широко, глупо ей улыбаюсь и опускаю к земле ствол готового к бою ручного пулемета.
Муха и Леха шустро идут к выходу со двора. Я, стоя лицом к афганцам, их прикрываю; всяко бывает, могут и в спину долбануть.
Из-за спины дехканина быстро выходит девочка, приближается ко мне и боязливо протягивает большой кусок овечьего сыра, затем тут же юрк за спину афганца. Отец ее, наверно. Девочка, я же с оружием пришел в твой дом, я же… эх, да что там говорить. А ты? Зачем ты мне подала садака, милостыню, проявила милосердие? Я же солдат, мне воевать надо, а милосердных на войне первыми убивают. Мне двадцать лет, и меня уже давным-давно отучили плакать. Я и не плачу, просто в горло что-то попало, да дым из печки все идет и идет, и я ладонью быстро вытираю глаза.
…Через два часа наша рота будет прочесывать этот кишлак.
– Те самые? – кивая на дом, в котором мы побывали на рассвете, спросит командир взвода Сашка Петровский.
– Ага, – шмыгая простуженным носом, подтвердит Леха.
– Вы трое до конца прочесывания тут оставайтесь, – распорядится взводный и, в ниточку сжав губы, нехотя процедит: – Мало ли чего…
Мало ли чего? Да знаем мы чего! Прочесывание – это почти повальное мародерство, и не только. Достаточно найти любое оружие, горсть патронов или хоть что-то, отдаленно напоминающее взрывчатку, как… в общем, если очень повезет, то в плен возьмут. Только большие у нас были потери, почти не брали мы никого в плен. Вот так-то.
– Эта хибара уже проверена, – останавливаю я направляющуюся к дому группу солдат.
– А чего тогда тут стоите? – подозрительно спросит командовавший этой группой невысокий чернявый командир второго взвода старший лейтенант Галиев. Он Бакинское ВОКУ год как окончил. Наркот, мародер, но не трус и перед солдатней званием своим офицерским никогда не выделывается.
– Нам Петровский приказал, – угрюмо ответит привалившийся спиной к дувалу Муха.
– Губа не дура, – раздвинет в полуулыбке тонкие губы Галиев и станет разглядывать двухэтажное строение – домик-то богатый, есть чего взять.