Боем живет истребитель
Шрифт:
Я весь мокрый. Потерял ориентировку, не знаю, где точно нахожусь, что с Сергеем. Нервничаю. Злюсь.
Все это напомнило мне случай на Волге, когда мы, пацаны, ныряли под баржи. Сначала под одну, потом сразу под две. И как-то получилось, что рядом появилась третья, а я этого не заметил. Нырнул, а как вынырнуть - не знаю. Куда ни ткнусь - всюду днища. Решил, что пошел вдоль них. Рванулся туда-сюда нет выхода. Полуживой, еле выбрался тогда из глубины.
Точно такое же чувство безысходности испытывал я и сейчас. И вдруг в небольшом просвете в облаках заголубело море.
Разворот, снижение. Пробкой выскакиваю из облаков на высоте 600 метров. Перевожу дух, встаю в вираж. Верчусь на месте и соображаю, как к берегу выйти. Прикинул так и сяк, установил курс 70 градусов и минут через семь увидел береговую черту. Выскочил где-то между Лазаревской и Сочи.
Теперь надо разыскать Сергея. Жму кнопку передатчика:
– Шах, я Скоморох. Если слышишь меня - иди к Сочи, я там стану в вираж.
Шахбазян не мог ответить, у него был только приемник. Но он, переживший то же, что и я, услыхал меня, взял курс на Сочи.
Прямо над центром города и состоялась наша встреча. Мы страшно обрадовались тому, что все обошлось, наше настроение омрачала только перспектива встречи с командирами. Что скажем? Разведданные у нас скромные... Возвращались домой, как провинившиеся школьники.
Не буду рассказывать, что было на земле. Нам крепко досталось, особенно мне, как ведущему. Надвигалась и более сильная гроза, да прошла стороной. Случилось так, что к нам прибыл командир дивизии Герой Советского Союза полковник Н. Ф. Баланов. Узнав о нашем полете, вызвал к себе, подробно расспросил каждого и пришел к выводу, что, несмотря на то что мы поступили вопреки здравому смыслу, войдя в облака, потом все же проявили выдержку и находчивость, следуя логике, за первое заслуживаем наказания, за второе похвалы, плюс на минус - остается ноль.
– Впредь не допускайте таких глупостей, - сказал комдив, - а сейчас вы свободны. Да, Скоморохов, а с вами я завтра сам слетаю, посмотрю, что вы за птица.
Правду говоря, облака нас стали меньше страшить. А для боя это значило многое.
Утром следующего дня мы снова встретились с Балановым. Среднего роста, плотный, с мужественным лицом,
в блестящем кожаном реглане, сверкающих хромовых сапогах, он покорял всех с первой встречи. Умел во всем разобраться, легко решить любое дело, умно поговорить, посмеяться.
И вот мне предстояло идти с ним ведомым. Мы взлетели. Был воздушный бой. Крутились, как в чертовом колесе. Баланов несколько раз выходил прямо в упор на "мессеров". Но... не стрелял. Ничего не понимая, я поражался этому, однако предпринимать что-либо не решался, тянулся за Балановым, как нитка за иголкой, зорко охраняя его.
Бой закончился вничью. На аэродроме Баланов выскочил из кабины до невероятности разгневанный - таким у нас его еще никто не видел. Бросился к капоту, откинул его, зло ругнулся: лента с патронами не была присоединена к приемнику оружия.
– А ты чего не стрелял?
– Вас прикрывал...
– Кто вас так учил? Ведомый не только прикрывает, но и в бой вступает когда нужно.
Вот это я действительно
Немного придя в себя, полковник Баланов дружески хлопнул меня по плечу:
– За то, что прикрыл надежно, - спасибо! А из остального сделай выводы на будущее.
Так поступить мог, только сильный, знающий себе цену человек. Баланов именно таким и был.
...Операции "Горы" и "Море" проводились в жизнь без особого успеха. Но тем не менее наши войска продвигались вперед. Так, в целом в ходе январских боев войска Закавказского фронта, используя успех советских войск под Сталинградом, освободили большую территорию Северного Кавказа, вышли к Азовскому морю и во взаимодействии с войсками Южного фронта преградили основным силам гитлеровцев путь отхода через Ростов. В январе 1943 года на Черноморском побережье Кавказа было всего шесть полных летных дней, тринадцать-ограниченно летных. И тем не менее части 5-й воздушной армии произвели почти в два раза больше самолето-вылетов, чем в декабре. Это относится и к нашему 164-му истребительному авиационному полку.
В те напряженные дни мы были свидетелями героического подвига - первого тарана в нашем полку. И совершил его всеобщий любимец белорус Лева Шиманчик. Он, казалось, родился для того, чтобы слыть рубахой-парнем, для которого все нипочем и который превыше всего ценит хороших друзей, верных товарищей.
И вот наш Лева однажды возвращается на аэродром, мы смотрим на его машину и никак не поймем, почему она как-то странно выглядит. Чего-то вроде бы в ней недостает. А потом кто-то удивленно восклицает:
– Так у него же правое крыло короче левого! Точно - законцовка правой плоскости словно ножом срезана.
– Лева, в чем дело?
– Сам поражен, - удивленно отвечает он.
– Как же ты летел?
– Как обычно, носом вперед... Поняв, что от Шиманчика ничего не добиться, мы бросились к его ведущему капитану Дмитриеву.
– Товарищи, Леву надо качать - он совершил таран. Никак не могли добить "раму", весь боезапас израсходовали, тогда Шиманчик подошел к ней и плоскостью ударил... Герой наш Лева-то!
Мы бросились к Шиманчику. Он заскочил в кабину, закрылся фонарем и сидел там, пока наши страсти не улеглись.
Качали мы его, когда ему вручали орден боевого Красного Знамени. Тогда ему негде было спрятаться...
Немец отступал. Правда, Новороссийск все еще оставался в его руках. И мы были уверены, что еще не скоро уйдем отсюда.
Но в первых числах февраля пришел приказ перебазироваться в Белореченскую.
Нам было грустно расставаться с Адлером, Черноморским побережьем Кавказа... Здесь состоялось наше боевое крещение, посвящение в воздушные бойцы. Мы пришли сюда просто мальчишками, умеющими летать, мечтающими о подвигах. Уходим отсюда летчиками-истребителями, знающими, что подвиг не совершишь с наскока, к нему нужно готовиться долго и тщательно, он требует трудолюбия и упорства, а еще - искренности в честности.