Боевая рыбка
Шрифт:
От Ки-Уэст мы пошли в Филадельфию, где провели несколько месяцев; там были сняты наши батареи и нас постыдным образом отбуксировали в Нью-Лондон, где "Флэшер" была поставлена на прикол. К тому времени с нами остались лишь немногие из членов экипажа и три офицера. Во время краткой церемонии отправки лодки на консервацию мы стояли и смотрели на ее старый корпус, с которым нам довелось пройти через столько испытаний, и у всех на глаза навертывались слезы. Не было сказано ничего знаменательного; мы просто зачитали приказ и спустили флаг нахождения в строю, а мне вручили ручку и набор карандашей; но это был один из незабываемых моментов в моей жизни. Я только сдавленно пробормотал "спасибо".
* * *
Я
Война прерывает многие нити, связывавшие людей, но две из них были вновь соединены, когда мы прибыли в Ки-Уэст. Человеком, которого я должен был сменить в качестве командира, был Роджер Пейн, мой давний товарищ еще по "Уаху", который теперь уходил, чтобы стать экспертом по ведению атомной войны. А Джек Григгс, также с "Уаху", был теперь моим инженером-механиком.
"Кубера" была под моим командованием примерно год. За это время мы удочерили еще одного ребенка, Салли, и на наших глазах другие наши друзья обзаводились детьми, которых так долго жаждали. Режим работы на базе подводных лодок был идеальным, работа, которую мы выполняли, - интересной, а "Кубера" - прекрасным кораблем. Я немного беспокоился по поводу того, что мне казалось признаком того, что военно-морской флот скатывается к одной из своих прежних ошибок мирного времени - к растущей сверхосторожности, к возвращению к некоторым из отвергнутых будничных распорядков и к бюрократизму, без которых нам было бы лучше, - но полагаю, что такое происходит со всеми ветеранами войны, когда они привыкают к мирным будням. Я был доволен жизнью и своей карьерой на флоте, но, когда однажды вечером "Кубера" встала в док, у меня в груди появилась странная боль, отдававшаяся в руки и в шею. Она была не сильной, но необычной и очень неприятной.
Женщина, которая помогла нам взять приемных детей, была в тот день в Ки-Уэст, и мы устраивали банкет на лужайке для нее и для четырех семей подводников, которые также усыновили или удочерили детей. На эту вечеринку ждали и меня, но я сначала пошел в медпункт. Молодой врач осмотрел меня, нашел сердечный приступ и посоветовал лечь в больницу.
Однако я отнесся к этому довольно легкомысленно, и я решил, что он излишне дотошен в отношении меня. Вместо этого я пошел на банкет на лужайке, и через некоторое время боль исчезла. Она вернулась в ту же ночь, и на сей раз настолько ощутимой, чтобы заставить меня на следующий день отправиться в больницу. Врач простукал меня, послушал и сказал, что не похоже на то, что у меня сердечный приступ в моем возрасте - мне было тогда тридцать пять, - но не мешает проверить. Человек, который обслуживает электрокардиограф, сейчас в отпуске, сказал он, но вернется через десять дней, и тогда, по его словам, мне не помешает снова прийти к нему на прием. Я вернулся к повседневным делам - всю неделю управлял "Куберой", по выходным играл центровым в команде по софтболу (разновидность бейсбола) и почти забыл о своей боли.
Что-то было не так с первой кардиограммой, и они сделали еще одну. Та оказалась еще хуже. Когда врач взглянул на нее, он выглядел обеспокоенным, и впервые я внутренне похолодел от внезапной слабости. Но после третьей пробы оператор вернулся с проявленной пленкой, и на его лице сияла улыбка.
– Эта получилась отлично! - сказал врач. - Она отпечаталась великолепно!
Я улыбнулся ему:
– Слава богу, а то я уже беспокоился.
Он с любопытством взглянул на меня из-за оттиска:
– Ну, похоже на то, что у вас и в самом деле был сердечный приступ. Но сейчас оттиск получился прекрасный.
Врач схватил кардиограмму, посмотрел на нее и сказал, что у меня и в самом деле серьезные проблемы с сердцем. Он прописал мне строгий постельный режим, предупредил, что любое волнение или любая активность могут стать для меня роковыми, предостерег, чтобы я не проявлял беспокойства, и ушел. К утру я дрожал как осиновый лист.
Я провел на больничной койке две или три недели, постепенно обретая чувство перспективы, и наконец спросил врача, когда был самый опасный период. Он сказал, что это было сразу же после приступа. Вспомнив, что у меня был необыкновенно удачный день в роли центрового всего через несколько дней после приступа, я почувствовал настоятельную необходимость задать второй вопрос:
– Кто самый лучший кардиолог в мире?
– Доктор Пол Дадли Уайт, - сразу же сказал он. - В Бостоне.
– Тогда мне нужен отпуск по болезни, - сказал я.
Отпуск мне дали, и я отправил доктору Уайту заказное письмо авиапочтой, в котором сообщал, что еду к нему, и отбыл, прежде чем он успел ответить. Я добирался до Бостона самолетами ВМФ различных рейсов, сделав остановку в Нью-Лондоне, чтобы повидать Честера Нимица-младшего и его жену Джоан. Я подумал, что, может быть, в последний раз увижу их.
Я проковылял в их гостиную, Честер схватил меня за руку, энергично пожал ее и объявил, что мы все идем купаться в честь моего прибытия. Я сказал ему, что не могу. Он порылся в ящике комода и достал для меня плавки.
– Ну, давай, - сказал он, - надень их.
Я надел, полный дурных предчувствий, и робко спустился к воде посмотреть, как плавают Честер и Джоан.
– Давай, давай, не бойся! - крикнул он.
– Честер, у меня только что был сердечный приступ. Боюсь, что, если пойду, это меня убьет.
Он фыркнул.
– Ну, ради бога, прыгай, и узнаешь.
Наверное, это было началом моего выздоровления. Я прыгнул в воду, и, так как это меня не убило, я стал думать, что, возможно, в конце концов поправлюсь.
Доктор Уайт сделал больше, чтобы убедить меня. Он заставил меня подниматься с ним по лестнице и проходить целый лестничный марш, предприятие, которое при моем образе мыслей было сродни покорению горы Эверест, а он заверил меня, что, если бы у меня был приступ не легкой формы, я, скорее всего, умер бы прежде, чем добрался до Бостона.
Я стал расспрашивать доктора, что мне можно делать. Играть в гольф? Да. В теннис? Конечно. В гандбол? Определенно. Кататься на лыжах? Прекрасно, очень полезно. Я стал называть каждый вид спорта, который мне приходил в голову. Когда я дошел до футбола, он взял меня за руку.
– В вашем возрасте, - сказал он, - вам следует уйти с поля примерно к концу третьей четверти матча.
Я полагаю, что это было своего рода лечение психологическим шоком, и оно оказалось для меня чудодейственным. Это было как отмена жалкого существования. Я не отношусь к типу людей спокойных, склонных к размышлениям и уже был уверен в Ки-Уэст, что меня, судя по всему, ожидает совершенно лишенный активности образ жизни.