Боевой 19-й

Булавин Михаил Яковлевич

«Не надо! Не уходи!»

Она этого не сказала. Но он прочитал это ц ее взгляде.

Он снова снял шинель.

— Наташа, давай готовить вдвоем, как, помнишь, тогда.

Он обнял ее за плечи и все сильнее прижимал к себе, чувствуя, как от нее исходит тепло и как часто стучит ее сердце.

Когда под таганком затеплился огонек, он стал раздувать его, и розовый свет пламени весело заиграл на стене.

Наталья словно

преобразилась. В ее глазах, которые она стыдливо опускала перед Устином, светилась уже нескрываемая радость. В движениях появились легкость, мягкость, живо напоминавшие Устину о его первых встречах с нею. И все, что было присуще ей раньше, в девичестве, и что потом, с годами замужества, было утрачено, возвращалось к ней, будто она шагнула к Устину через все годы, оставаясь той же чистой, любимой и желанной. И все, что рассказывали ему о ней, казалось неправдоподобным.

— Ну и ладно, ну и пусть, — ответил он вслух своим мыслям, когда Наталья накинула на голову платок и хотела выйти. Он увидел, как она в недоумении задержалась у двери, стараясь постичь смысл сказанного.

— Я сейчас... — Она тяжело вздохнула и тороп-* ливо вышла.

Мимо окна она прошла медленно и с тем выражением раздумья на лице, какое бывает у человека, пораженного неприятной догадкой.

Устин хотел вернуть Наталью, но удержался из боязни обидеть ее. Он надел фуражку и вышел в маленький двор, огороженный плетнем, обмазанным глиной. Напротив двери лежала почерневшая от времени узловатая коряга с толстым, ветвящимся во все стороны корневищем. На ней были следы топора. Видимо, не раз слабые женские руки тюкали по ее суковатой древесине, чтобы отколоть щепы.

Устин поплевал на руки и принялся за работу. Высоко взлетал тяжелый топор, вонзаясь в корягу. Она покрылась глубокими трещинами и стала разлетаться на куски. Давно уже руки Устина не испытывали такого приятного ощущения напряжения. И когда коряга превратилась в груду щепы, в нем появилось какое-то почти суеверное чувство удовлетворения не только своей силой, но и тем, что старая коряга перестала существовать.

— Устин! — услышал он голос Натальи и поднял голову.

Она стояла на пороге и, прижав ладони к раскрасневшимся щекам, с радостным изумлением смотрела на то место, где была коряга.

— Иди в хату, — говорил она, — ты же остынешь, Устин.

Несмотря на ее возражения, он перетаскал всю щепу в хату и, подкладывая под таганок, шутил и смеялся без умолку. Но зато потом, когда они сели за стол друг против друга, наступило внезапное молчание, словно бы оборвалась нить и требовалось какое-то время, чтобы связать ее. Прислушиваясь к своим мыслям. Устин мучительно искал слово, которое должно было объяснить его приход. Наталья сидела, опустив голову, и с волнением ожидала, когда же наступит конец молчанию, когда же его слово либо ударит ее в самое больное

место, либо согреет своей теплотой.

— Наташа! — проговорил он решительно и строго*

— Выпей же, — сказала она торопливо, будто желая оттянуть время.

Он поднял стакан и, словно взвешивая его, сказал ласково:

— За нашу встречу, Наташа! — и залпом выпил. Затем опустил на стол свои тяжелые руки и, точно боясь, что от него ускользнет найденное слово, упрямо продолжал: — Я пришел к тебе, чтобы остаться здесь, навсегда... с тобой...

Она вздрогнула от неожиданности и, еще не веря тому, что сказал Устин, вздернула плечами и затем, вся как бы расслабленная, опала.

— Ну, что же ты молчишь? — спросил он настойчиво.

— Устин! — взмолилась она. — Кабы ведал ты... ах, боже мой! Ну, какая тебе я жена и что завтра скажут люди?

— Я хочу знать, что скажешь ты. А что скажут люди, я знаю наперед.

Устин с укором смотрел ей в глаза и качал головой₄

— Намедни, по дороге в село, я жаловался Зино-вею: «Куда, к кому иду я и кто поджидает, кто встретит?» Зиновей смеялся. А вот, выходит, правда моя. Ты не ждала меня, Наташа? — спросил он с упреком.

— Неправда! — простонала она.

— А зараз? ..

— Да не пытай же меня. Тебе скажут люди... — и она заплакала, не стыдясь своих слез. — Я такое пекло прошла, такое пекло! ..

В ее словах прозвучала такая горькая жалоба на свою участь, что растроганный Устин подбежал к ней и, сжимая ее руки в своих, стал утешать.

— Про все знаю, Наташа. И не хочу я тебя спрашивать о том... Тяжкая доля тебе выпала. Но я хочу и тебе и себе другой доли, счастливой. Ты веришь мне?

— Верю.

И когда прорвались первые слова, к ним пришла и сердечная теплота и душевная легкость.

У них нашлось так много невысказанного, что каждое слово открывало им много нового и значительного.

И когда, казалось, все было переговорено, Наталья встала и, разглаживая рукой скатерть, скользнула взглядом по фотокарточке и посмотрела Устину в глаза так, что он понял, о чем она хотела спросить его.

В то, что сказал ей когда-то старик Пашков о Митяе, она поверила. Арина, уклонившаяся от прямого ответа, молчаливо подтвердила слова старика. Но еще были сомнения. И вот теперь, когда перед нею сидел Устин, она ожидала его последнего слова. Наталья видела, как ему трудно сказать об этом, и тихо спросила:

— Это правда, Устюша?

— Да, — сказал он твердо. — Это я убил Митяя. Я убил его в бою, как врага. Ты осуждаешь меня?