Боевой амулет
Шрифт:
– Учитель истории, говоришь? – с недобрым смешком протянул чечен – Нет. Меня зовут Фейсал. А истории я учился у наших стариков. Они помнят все, что происходило на этой земле. А вы, русские, слишком быстро все забываете. – Неожиданно он сменил высокопарный стиль рассуждений на более простой, но не менее обидный. – Водки много пьете. Вот поэтому мозги у вас, как губка. Ничего там не задерживается. А мы, ночхои, [9] помним все.
Десантник не удержался. Плескачев понимал, что не следует зря провоцировать своих похитителей.
9
Ночхой – самоназвание чеченцев.
Скривив губы в презрительной усмешке, он выдал:
– А шарабан-то от воспоминаний не лопается. Это сколько же мозгов в башке надо иметь, чтобы все запомнить.
Но Фейсал на провокацию не поддался. Ему явно нравилось играть с пленником. Так хищник забавляется с полузадушенной жертвой, стараясь продлить удовольствие охоты.
– Нет, дорогой. Не лопнет. Мы не только оружием воюем. Но и этим… – Он выразительно постучал согнутым пальцем по виску. – А ты свое, значит, отвоевал. Домой собирался?
Напоминание о доме кольнуло десантника в самое сердце. Город на берегу Балтийского моря встал перед глазами Плескачева как наяву. Он увидел дома под черепичными крышами, каменную кладку из красного кирпича, оставшуюся в наследство от немцев, омытую весенним дождем брусчатку и разведенный со времен войны мост.
– Похоже, что нет, – выдохнул Плескачев.
Чечен растянул узкие губы в волчьей улыбке:
– Злой. Это хорошо. Наверное, много наших братьев убил. Не бойся, «дес». Признайся. Я тебя резать не буду.
– Приходилось. Но не столько, сколько хотелось бы.
Воспринимая услышанное как должное, Фейсал кивнул головой:
– Это понятно.
Боевикам такой разговор пришелся не по нраву. Они возмущенно загудели, сжали кольцо вокруг пленника, а наиболее ретивые стали делать угрожающие жесты, не предвещавшие ничего хорошего. Впрочем, до рукоприкладства пока не доходило. Без разрешения главаря здесь ничего не делалось. Даже послать плевок в сторону русского солдата без позволения Фейсала никто не отваживался. Дисциплина в стае была поставлена отменно. Только один, похожий на юродивого, колченогий мужичонка, стоявший по правую сторону от главаря, припадочно закатывал глаза и демонстративно хватался за рукоять пистолета, заткнутого за поясной ремень. Тщедушный субъект все время бормотал ругательства на чеченском и, казалось, вот-вот должен был зайтись в эпилептическом припадке. Его нижняя челюсть с трясущейся бородой ходила ходуном, а в уголках губ скапливалась желтая слюна.
Этот припадочный не мог не привлечь внимания. Жора следил за каждым его движением, упуская из вида главаря. Фейсал тем временем отдал какие-то распоряжения, после чего вернулся то ли к допросу, то ли к беседе с пленником. Обойдя вокруг Плескачева, он потрогал бицепсы десантника.
– Крепкий, – с удовольствием констатировал Фейсал.
После хлопка по плечу Жора не выдержал:
– Может, и в задницу ко мне заглянешь?
Чечен хохотнул, издав короткий хрюкающий звук:
– Если
Не надо было обладать особыми аналитическими способностями, чтобы понять, что последует за этими словами. Собравшись с духом, Плескачев потверже уперся ногами в землю, стараясь не упасть после первого удара. Это было важно для десантника – не упасть после первого удара.
Сквозь стиснутые до боли зубы он процедил:
– Рискни.
Подойдя вплотную, чечен ухмыльнулся:
– Наглый «дес». Ты еще ничего не знаешь и поэтому такой борзый. И это хорошо. Потому что страх убивает быстрее, чем боль. А ты мне нужен живым. Живым и смирным. Как барашек для шашлыка. Знаешь, барашка, перед тем как зарезать, не надо сильно пугать. Иначе мясо будет невкусным. Но если барашек начинает брыкаться, его можно слегка придавить. Тогда он становится покорным.
Слушавший с делано-внимательным видом рассуждения чечена, Плескачев следил, как его обступают со всех сторон возбужденно галдящие боевики. Припадочный, исходивший желтой слюной, вновь оказался рядом с главарем. Его желтые от ненависти глаза буквально светились дьявольским огнем. Плескачев ощущал терпкий запах, бивший струей из искаженного судорогой рта припадочного.
Закатывая глаза, тот кричал:
– Неверный! Я вырву тебе язык и сердце. В твоем сердце нет Аллаха, и оно должно перестать биться…
Плескачев, смертельно уставший от событий последних часов, а главное, от надрывного визга юродивого, презрительно бросил:
– Что ты гонишь, хирург е…ный. Если надо мое сердце – режь. А то заплевал всего.
Он не заметил, как Фейсал сделал знак. Но перед началом экзекуции Жора успел примериться и ударом ноги садануть юродивого в пах. Тот завизжал, закрутился, точно раненый волк, а потом, запрокинув голову, заскулил, схватившись обеими руками за промежность.
«Быстрее убьют», – подумал Плескачев, прежде чем получил первый удар.
Били его мастерски, но осторожно. Хотя тогда при желании чечены могли за секунду переломать ему ребра, отбить внутренности или раскрошить на мелкие куски черепную коробку. Парни, обитавшие в долине Волчья пасть, подобрались здоровые, если не принимать в расчет ползавшего враскорячку юродивого.
Очнулся Плескачев, когда его подхватили под мышки и поволокли по направлению к сараю. Но не к тому огромному, чей силуэт угадывался в конце долины, а к тому, который примостился возле вагончиков. Двери дощатого сооружения уже были раскрыты, а у входа пленника ждал Фейсал.
– Очухался? – с ложным участием спросил он.
Плескачев разомкнул разбитые в кровь губы:
– Пошел ты…
Ругательство главарь пропустил мимо ушей. Он нагнулся, схватил пленника за подбородок и, приподняв голову Плескачева, отчетливо процедил:
– Считай, что тебя немного погладили против шерсти. По-настоящему, свинья, тебя никто не бил. Скоро ты начнешь работать. Выполнять, что тебе прикажут. А если станешь упрямиться, снимем с живого кожу. Будешь отлынивать от работы, посадим на кол. Попробуешь бежать, загоним в задницу гранату и чеку выдернем. Понял, сука…