Боевой путь поэта. Записки кавалериста
Шрифт:
В тот же день подполковник Балбашевский передал членам комитета лагеря Ля Куртин и в толпу мятежных солдат ультимативный приказ генерала Занкевича о сложении оружия бунтовщиками, с угрозой открыть артиллерийский огонь в случае не согласия исполнить это приказание к 10 ч. утра 16-го сентября.
16-го сентября был открыт по лагерю редкий артиллерийский огонь, всего 18 снарядов, и мятежники были оповещены, что на следующий день огонь станет интенсивным ввиду того, что в ночь с 16-е на 17-е сентября сдалось только 160 человек.
17-го
Оставшиеся в лагере человек 100–150 вели сильный пулеметный огонь.
Вечером в лагерь был отправлен врач с четырьмя фельдшерами для оказания медицинской помощи раненым.
18-го сентября с целью ликвидирования дела был открыт интенсивный огонь по лагерю, и наши солдаты стали продвигаться. Мятежники упорно отвечали стрельбой из пулеметов.
К 9 часам 19-го сентября лагерь был занят целиком.
Всего зарегистрировано вышедших из лагеря 8515 солдат.
Потери наших частей: 1 убитый, 5 раненых.
Мятежников: 8 убитых, 44 раненых.
Среди французских войск были лишь две случайные жертвы — 1 убитый, 1 раненый. Оба почтальоны, сбившиеся с дороги и попавшие в полосу попадания пуль мятежных солдат.
Таким образом, Куртинский мятеж был ликвидирован нашими же войсками без какого-либо активного участия французских войск.
По обезоруживании среди мятежников было произведено 81 арестов.
По выделению арестованных из остальной массы мятежников были сформированы Особые безоружные маршевые роты, из коих 2 составлены из особо беспокойных элементов, выделены и отправлены одна и другая; остальные роты оставлены в лагере Ля Куртин для выяснения виновности и степени их ответственности распоряжением Представителя Временного Правительства и Военного комиссара в сформированную Особую следственную комиссию».
Отчет был подписан Занкевичем и направлен в Петроград.
В этом документе более всего поражает не только лаконичная и спокойная точность изложения событий, его язык, вроде бы, деловой, но все равно изящный, а то, что скупо и четко излагая хронологию событий, Николай Степанович при этом успевает их проанализировать, выразить свое отношение. Например, примечательно подчеркивание факта, что Рапп — эмигрант.
Между Гумилёвым и его начальником были прекрасные служебные отношения. Но, видимо, роль эмигранта Раппа в усмирении бунтующих русских солдат представлялась Гумилёву не очень завидной.
Конечно, Николай Степанович писал не от себя — это было как бы коллективное мнение начальства. Но поскольку его автограф при перепечатке претерпел весьма незначительные правки, в этом документе можно услышать авторский голос, с его помощью можно понять отношение Гумилёва — человека слова и долга —
Унтер-офицер Глоба, один из зачинщиков и руководителей мятежа в Ла Куртин, после ареста
24 декабря премьер-министр Жорж Клемансо подписал положение о русских войсках во Франции, согласно которому командование ими переходило к французам, никакие комитеты не допускались. Фактически русский экспедиционный корпус расформировывался.
Думаю, французам хватило мятежа в Ла Куртин, слишком резонансного и опасного, как прецедент. Поэтому они не хотели больше рисковать.
Согласно этому Положению, служба прапорщика Николая Гумилёва при комиссаре Временного Правительства Евгении Раппе была закончена.
Удивительно, что во Франции к тому времени еще совершенно не разобрались в ситуации в России и не знали, что нет больше ни Временного правительства, ни России в том виде, которую они ее знали до войны.
Так в начале 1918 года после расформирования корпуса Гумилёв оказался не у дел и получил возможность, как ему казалось, осуществить свое давнее желание — попасть на Персидский фронт в составе Русского экспедиционного корпуса.
Годы войны не умалили его исследовательского пыла. Николай Степанович рвался на Восток, всегда манивший его. Перспектива с боями добраться до стран его детских грез была заманчивой. Тем более, в Париже, несмотря на все трудности службы в период смуты, работа Гумилёва была связана в основном с документами и административными делами. Выполнял он ее весьма успешно и на совесть. Но его деятельная натура требовала иного выхода энергии. Ему нужны были странствия, опасности, приключения, открытия — то, чего он искал всю жизнь.
4 января 1918 года — приказом по русским войскам № 176 прапорщик Гумилёв, за расформированием управления Военного Комиссара, был оставлен на учете Старшего коменданта русских войск в г. Париже.
8 января 1918 года он подает два рапорта. Первый — своему непосредственному начальнику, по традиции, стихотворный:
«Вдали от бранного огня
Вы видите, как я тоскую.
Мне надобно судьбу иную —
Пустите в Персию меня!
Наш комиссариат закрылся,
Я таю, сохну день от дня,
Взгляните как я истомился, —
Пустите в Персию меня!
На все мои вопросы: “Х. я!” —
Вы отвечаете, дразня,