Боевые потери
Шрифт:
Линию фронта мы миновали успешно, прошли как нож масло, на адреналине двинули вперёд, в тыл амеров, а там, в одном придорожном леске мы угодили в ловушку. Нас обложили со всех сторон и при желании могли ликвидировать за несколько секунд, но, дав пару очередей, обозначив наше положение, предложили сдаться. Вести бой, отстреливаться, не видя противника, мы, конечно, могли, но на долго бы нас не хватило. Умереть всегда успеем. Мы сдались. Знай, что будет дальше, я бы лучше себя подорвал гранатой.
Пленили нас бандеровцы из когорты оголтелых – уголовники и мразь, не знающая пощады к пленным и раненным,
В закутке каменного мешка нашей камеры не было ничего, кроме золы и песка у противоположной железной двери-стенки. Ни туалета, ни крана, ничего. Мы для них не люди – москальское мясо, а они для нас – рогатые свиньи. Хорошо, что нас, всех троих, держали вместе, мы хоть как-то могли друг друга приободрить. На целые сутки нас враги оставили в покое. Не забыли – нет, они нас мариновали в собственном страхе за своё будущее, как мясо для шашлыка в уксусе. Лично мне разговаривать не хотелось, а вот Саша не выдержал, решил отвлечь себя от чёрных мыслей беседой.
– Слышь, Стёпа?
– Что?
– Как думаешь, нас пытать будут?
– Да.
– Так мы же ничего такого не знаем.
– С паршивой овцы хоть шерсти клок. Судя по тому, как нас сюда везли, им на твои знания плевать, они удовльствие от другого получают.
– Блять. Лучше бы расстреляли… Я боли боюсь.
– А кто её, родимой, не боится. Думай про предстоящее тебе как о неизбежной проверке.
– Да, проверке… Не хочу.
– Братцы, извините, но я больше не могу терпеть, – вклинился в разговор Дима. До этого он сидел, сжавшись в комок, морщился, и вот не утерпел.
– Что, Дима, что ты не можешь терпеть?
– Я в туалет хочу.
– Так постучи им, может, отведут, – предложил Саша.
– Не думаю, но попробовать можно, – сказал я. – Поспроси их.
Дима, подойдя к двери постучал, ему не ответили, тогда он постучал сильнее и из-за двери донеслось:
– Руки тебе переломать, чи що?
– Мне в туалет надо.
– Будешь шуметь, пристрелю, сука, – пообещали из-за двери и послышались шаги – наш надзиратель, или кто он там, ушёл.
– Ребята, что делать? – обратился к нам Дима.
– Да вон пластиковая бутылка, давай в неё, – Саша показал пальцем на помятую, грязную пятилитровую бутылку, лежавшую в углу, где валялся всякий мусор.
– Мне по-большому надо, – объяснил Дима.
– Ну что делать, делай в золе ямку и туда, – решил я. – Давай делай свои дела, мы отвернёмся.
В дальнейшем мы все так делали, а мочились в бутылку.
На первый допрос нас гнали пинками шестеро охранников бандеровцев, а мы бодро хромали, опухшие и разбитые ещё со вчера, повинуясь окрику и сапогу. Одетые в натовскую
Затолкали нас в ярко освещённую комнату, где нас ждали три палача, в резиновых фартуках, перчатках, хирургических масках. Меня усадили в зубоврачебное кресло, обездвижили пластиковыми наручниками – обечайками, а Диму с Сашей уложили на столы, предназначенные для хирургических операций, перетянули ремнями. Хорошо оборудованная камера пыток – вот где мы оказались. На выкрашенных белой краской стенах, видимо для устрашения, развесили цепи, топоры, тесаки; около стеклянных шкафов, заполненных банками с химикатами, стояли тележки с подносами, на которых лежали, сверкая хромом, инструменты экстремального болепричинения – щипцы, скальпели, свёрла, какие-то невообразимые расширители, иглы.
Кресло моё стояло в левой стороне камеры, а два стола, к которым привязали моих товарищей, – с правой стороны. Для начала нас крепко избили. Тот, кто достался мне, зажал в кулаке что-то продолговатое, железное и, ни о чём не спрашивая, принялся ссадить по рёбрам. Насобачился палач на своей работе, бил так, что в глазах темнело, каждый удар прорезал до позвоночника, особенно меня потряс первый, который он ввинтил мне в правый бок – не успел я напрячь мускулы, а он выстрелил, так вмазал, что я подумал, он меня ножом в печень. И хочется из себя боль выкашлять, но и дышать-то больно, а не то что кашлять. Глаза на лоб, слёзы брызжут, сквозь сжатые зубы текут слюни. Палач бьёт меня сосредоточённо, выбивая стоны, а слышу я короткие сдавленные вскрики – это мои товарищи, их тоже обрабатывают, размягчают для допроса.
Отбив орочье мясо (нас они, чудаки, орками называли), нам стали задавать стандартные вопросы: «Имена? Название части? Расположение? Состав? Расположение штаба? Вооружение?». Это не шутки, от наших ответов зависели жизни наших товарищей – это я хорошо понимал, назови я, например, где находится штаб, так по нему сразу же ракетой вдарят, поэтому я молчал, харкал кровью, терпел побои и молчал. Дима и Саша тоже не подкачали, держались, своих не сдали. Два часа, два века, допроса прошли, и нас отвели в камеру, а напоследок один из палачей, старший из них, пообещал:
– Будете и дальше молчать на органы пустим.
Оказалось, что в первый раз не пытали, а гладили – предварительные ласки. Вечером нас погнали в пыточную опять – но теперь нас сопровождали не шестеро, а всего двое, а значит, и пинали нас в три раза меньше. Ну здесь с нами уж церемониться не стали, в ход пошли инструменты. Я не видел, что там демоны вытворяли с Димой и Сашей – они были закрыты от меня спинами их мучителей, – я только видел, как их ноги дёргаются, да и мне, если честно, было уже не до чего, когда меня, для начала, взбодрили током. Оголённые провода прямо от розетки да мне на руки, на ноги, на грудь, в пах. Электричество меня хватало, грызло, выжигало все мысли, заменяло собой мир. Меня так резко забирала в себя искра, что я откусил себе кончик языка… Отпустило. Сквозь шум в ушах, сквозь треск и вой, я услышал: