Бог бабочек
Шрифт:
Высокое, книжное лишь вместе только. Это так по-твоему. Несмело улыбаюсь.
– Давай. Но я заплачу за себя, можно?
Осуждающе цокаешь языком.
– Юль, ну ты же знаешь, что нельзя! Столько лет – и никак не привыкнете, Профессор, в самом-то деле…
Посмеиваясь, ты уходишь в другой зал, к барной стойке, и я вдруг чувствую, как горят лицо и тело. Рядом с тобой необязательно пить, чтобы опьянеть. Вздохнув, принимаюсь за выжившие салфетки.
Ты перекидываешься парой фраз с девушками, сидящими за столиком поближе ко входу; слышу это, не оборачиваясь. Они хихикают в ответ. Твои шаги по-рысьи тихие, почти
Я хочу пустить всё на самотёк. Впервые в жизни – по-настоящему хочу. Я – Макбет, готовый на убийство; художник Бэзил, застывающий у мольберта при виде Дориана Грея; Жанна Д’Арк, восходящая на костёр. Нет, вздор: я – больше, чем каждый из них. Под звон столкнувшихся бокалов я отпускаю себя.
Подносишь бокал к губам; их уголки чуть подрагивают, пока ты изучающе смотришь мне в лицо, измеряя градус моего смущения. В сочетании с фиолетовой тканью твоя кожа кажется золотисто-бронзовой – почти цвета коньяка.
– Я предложу тост, ты не против?
– Я за. Ничего не приходит в голову.
– Ну… За то, что Юля пьёт со мной! Дожили оба до двадцати лет – и всё-таки это случилось. Зря ты смеёшься! – (Стреляешь в меня укоризненным взглядом поверх бокала. Твои длинные пальцы нежно, но крепко обхватывают стеклянную ножку (мизинец, разумеется, отставлен); их линии чётко выделяются на хрупко-прозрачном фоне; меня по новой бросает в жар). – Для меня это событие. И, между прочим, большая честь.
– Хорошо. Для меня это тоже событие, если серьёзно… – (Вдыхаю аромат, настойчиво вьющийся над бокалом. Терпко и странно, как ты и говорил – на стыке горько-древесного и сладко-шоколадного). – Ох.
– Правильно, сначала нужно понюхать! – оживившись, покачиваешь коньяк в бокале. – Потом немножко попробовать языком… Смотри, сейчас буду выпендриваться и изображать аристократа!
Ты и правда сначала вдыхаешь запах, пробуешь и только после делаешь глоток. Твои движения мучительно-чувственны; замечаю на миг мелькнувший розовый кончик языка. Почему-то он представляется мне не мягким, а тонким и острым, как жало, – возможно, по ассоциации с твоими тонкими губами; сжимаю колени под столом – внизу живота что-то тянет и сводит от желания, и больше я не запрещаю себе чувствовать это. Молоко и мёд под языком твоим…
– Ну? Теперь ты.
Пробую и кашляю: вкус оказывается ещё мелодичнее и богаче, чем запах, но жжёт горло крепостью. Ничего страшного; мне даже нравится, что жжёт. Это моё посвящение. Инициация – как любит говорить Евлампия Леонидовна, одна из видных профессоров на нашем факультете и дама со склонностью к моральному садизму. Она очень нравится мне, и вряд ли это случайность.
– Закуси! – (Заботливо пододвигаешь ко мне тарелку). – Такое крепкое лучше закусывать… Его очень вкусно пить с шоколадом – купить плитку? Или, может, ты какой-нибудь тортик хочешь?
– Нет-нет! – поспешно восклицаю я, и твоя рука, уже метнувшаяся к карману с банковской картой, останавливается. – Всё хорошо. Я… мне нравится так. Спасибо тебе.
Моё «спасибо» звучит глубоко – глубже, чем я планировала. Прищурившись, пододвигаешься ближе вместе со стулом.
– Сейчас это… было «спасибо» за коньяк и предложенные сладости или?..
– Или, – тороплюсь перебить, пока ты не подобрал слова. Улыбаешься.
– Я так и подумал… Знаешь, я, наверное, должен извиниться.
– Извиниться?
– Да. Мы редко видимся в последнее время…
– И теперь это тяжело? – тихо спрашиваю я.
Смотришь на меня в упор. В зелени твоих глаз дрожат блики от лампы.
– Как ты догадалась? Хотя о чём я, – грустно усмехаешься. – Это же ты… Ты так меня знаешь. Да, теперь это тяжело. Теперь я чувствую, что… недостоин твоего света. Что слишком грязен для озера. Это острее, когда я рядом с тобой. Это чувство… мерзотности от самого себя. И то, как ты относишься ко мне… Я чувствую, что не стою этого.
– Я знала, что происходит нечто подобное. Но что всё настолько плохо – не предполагала. Ты не должен так думать, Дима, потому что все эти «недостоин» и «мерзотность» – абсолютная чушь! – (От волнения голос звучит смешно и тонко, но сейчас это мало заботит меня. Гораздо больше заботит, что ты ко мне очень близко – ближе, чем обычно, – и я купаюсь в тепле твоего тела, хоть мы и не соприкасаемся). – Я не так воспринимаю тебя. Я не смогла бы тебя так воспринимать, даже если бы мне вдруг захотелось. Всегда была лучшего мнения о тебе – самого высокого мнения, – и ты это знаешь. И дело даже не в том, что… – (Надо сказать это вслух; пересиливаю себя). – Не в том, что я к тебе чувствую. Просто я вижу и знаю тебя – знаю, какой ты человек. И никакие… аспекты твоей жизни не заставят меня меньше тебя уважать и… – (А вот тут стоп). – И нуждаться в общении с тобой. Многие твои решения я правда не одобряю, это ты тоже знаешь – например, ту же ситуацию с Настей и… другими. Но это твой выбор, и это не должно влиять на…
Твоя ладонь накрывает мою. Остаток моих слов выпивает шелковистый жар твоей кожи; вспыхиваю. Тяжесть твоих точёных золотистых пальцев давит на мои – бледные, покорившиеся; в жадном смятении поднимаю глаза. Не убирай. Пожалуйста, только не убирай руку.
Хочу больше! – кричит моя тень: ей вечно мало блаженства, дозволенного смертным. Зажимаю ей рот.
Если бы ты зажал его мне – этой же ладонью…
– Продолжай, – хриплым полушёпотом велишь ты. Твои глаза заволакиваются незнакомой мне дымкой – туман, скрывающий тропу; вокруг лес, и я бегу, чтобы выжить, но силы покидают меня. Сладкая истома бессилия. Я не могла и представить, как в ней хорошо.
Продолжаю, путаясь в словах. Вскоре бокалы пустеют, и наш разговор становится ещё более сумбурным – но вряд ли из-за коньяка. Хочу раствориться, навсегда пропасть в этой путанице; и ещё – забыть о существовании Насти.
В какой-то момент ты подносишь к губам моё запястье. Нижняя губа чуть припухла, потому что недавно ты покусывал её; верхняя так же тонка и фигурно выписана, как прежде; обе раскраснелись, и видеть их вплотную у моей кожи, полураскрытыми, в ореоле твоего пахнущего коньяком дыхания – прекрасно до непристойности. Замираю, окончательно уносясь куда-то – но говорю, говорю, говорю под твоим неподвижным взглядом: ты ведь приказал мне продолжать.