Бог бабочек

Пушкарева Юлия Евгеньевна

– А это папа?

Показываю на самого маститого кота – золотисто-рыжего вожака прайда. Он единственный с достоинством сохраняет безмолвие, но приветливо урчит, когда ты проводишь рукой по его спине. Поднимает хвост – роскошный, похожий на перо с чалмы султана; когда-то моя кошка в хорошем настроении делала так же. По-детски хочу схватить кота в охапку и прижать к себе, но мне мешает что-то вроде почтения.

– А вот не знаю даже, Ярцевы не уточняли. Видишь, эти котята не в него, и ещё один есть – так он тоже не совсем похож… Может, на стороне нагуляла! – (Усмехаешься, оживившись. Подавляю вздох: ты и здесь находишь повод поразмышлять о женской

неверности… Кошка-мать, покинув меня, начинает тереться об твои ноги и спину; потихоньку и котята шерстяными мячиками перекатываются к тебе. Похоже, не только на людей ты действуешь магнетически). – Так, ладно, надо их покормить. Ярцевы сказали, что оставят корм на кухне. Сходи, поищи.

Пока кошачье семейство в восторге жмётся к тебе, как к единственному источнику тепла в холодной вселенной, я принимаюсь за прозаический быт – наполняю миски водой и кормом, убираю лоток, поправляю съехавшее покрывало на диване. Ты весьма небрежен со своими почитателями: чаще грубовато треплешь их шерсть, чем гладишь, а однажды даже отпихиваешь рыжего вожака ногой (я испуганно охаю). Вспоминаю, что собаки всегда нравились тебе больше кошек – хотя ухаживать тебе приходилось и за теми, и за другими.

Впрочем, котикам Ярцевых, кажется, не очень-то важно, что их чувства безответны; после толчков и отпинываний и котята, и их родители льнут к тебе с прежней страстью.

Прямо как я.

– Лицемерные мрази, – вздыхаешь ты. – Вот за лицемерие я их и не уважаю… Они привязываются к тебе, пока ты кормишь их и убираешь за ними. Нет у них настоящей любви к хозяину, как у собак.

Войдя в комнату из кухни, застаю очаровательно-волнующую картину: ты сидишь на диване, лениво щёлкая пультом телевизора, а окончательно покорённые котики вьются вокруг. Рыжий пушистик умостился у тебя на бедре, кошка-мать гибко танцует у ног, котята резвятся на спинке дивана, за твоими плечами; среди них – и четвёртый, самый застенчивый комочек пёстрого трёхцветного окраса. Пренебрежительно щуришься, стряхиваешь с футболки шерсть, иногда милостиво поглаживаешь самых жаждущих. Крысолов из Гаммельна. Я застываю в дверях.

– Тебе идёт быть в кошках, мой господин.

Усмехаешься и рывком сбрасываешь рыжего с ноги; мявкнув, тот поднимается и упрямо лезет обратно.

– Ты сама-то посмотри на это… Ну что это? Где достоинство, где самоуважение? А? – (Схватив кота, требовательно заглядываешь в его тёмно-янтарные глаза – будто ждёшь ответа). – Лицемерные мрази и подхалимы, вот и всё! Где кошки, там обязательно моральное блядство.

– Н-не знаю… – (Неуверенно сажусь на свободный от кошек участок дивана). – Думаю, не все кошки такие. И их любовь не всегда связана с чем-то… материальным. Я вот насыпала им еду, но по мне они так не фанатеют.

Снова щёлкаешь пультом и морщишься, увидев заставку скандального ток-шоу.

– Ну вот, а уйди я сейчас – и по тебе начнут так же! Им всё равно, с кем. Абсолютное блядство.

Вспоминаю Мику – златоглазую серую радость моего детства. Перед смертью у неё отказали задние лапы, но она на передних ползла в прихожую, когда слышала, что по подъезду поднимается мама или дедушка… Качаю головой.

– Мне кажется, они любят конкретного человека, как и собаки. Просто не так… безрассудно. Со здоровым эгоизмом. Но без лицемерия.

Не отвечаешь. Твои пальцы погружаются в золотисто-рыжую шерсть кота-вожака; один из котят вдруг начинает грызть и лизать твой мизинец, лежащий на пульте. Вижу, как ты с шипением вырываешь мизинец

из его зубок, и у меня глупо тянет низ живота. Какое неуместное возбуждение.

Венера в мехах.

Наверное, зря мы оба прочли Захер-Мазоха этим летом.

– Принеси ещё коньяк и колу. И что-нибудь поесть.

…Внезапная смена нашей дислокации на какое-то время обескураживает меня. Квартира Ярцевых полна запахов чужой семьи, мелочей, связанных с чужой жизнью, – фотографии в рамках, заметки на стикерах, коллекция дисков с играми, розовые женские тапочки… Мне неловко брать чужую посуду, и от волнения я чуть не сжигаю дно кастрюли, где ароматно кипят вареники. Коты то и дело норовят запрыгнуть на стол, пройтись по кнопкам пульта или забраться в раковину.

Пока я мечусь по квартире, ты томно смотришь телевизор – немое порицание за мою медлительность?.. Хотя, возможно, ты просто дорвался: в твоём одиноком жилище явно не хватает телевизора или нормального Интернета. Чего-то, что заполняло бы звуком и цветными картинками давящую тишину.

Мне, с моей злосчастной любовью к книгам, в этом смысле проще жить одной. Никакие звуки и картинки не сравнятся с тем, как написанные слова издеваются над сознанием.

Ты показываешь мне рэп-баттлы с участием Оксимирона; когда я, не вытерпев, комментирую какую-нибудь милую сердцу литературную отсылку, – недовольно хмуришься; мысленно зажимаю себе рот. Это полезно в те моменты, когда ты не в настроении разговаривать. Но молчать трудно: кошки по-прежнему вьются и трутся, вознося тебе молитвы, и в их пёстром мелькании ты прекрасен, будто юный Дионис в окружении вакханок, прославляющих спелые виноградные гроздья его венка.

В отличие от Диониса, ты мрачен и задумчив – но это не уменьшает мой трепет. Жар нарастает; я вспоминаю нас утром – твои прикосновения, порочные пляски твоего языка; всё сложнее не ёрзать на диване от желания.

Всё сложнее, сидя так близко, почтительно не дотрагиваться до тебя.

Наконец не выдерживаю и кладу голову тебе на бедро – в подражание рыжему пушистику. Лениво перебираешь и поглаживаешь мои волосы; зажмурившись, я почти мурчу от удовольствия, – но уже жду, когда ты больно дёрнешь.

Дёргаешь.

– Иди на своё место, – шепчешь мне в ухо. Мочку щекочет горячая гладкость твоих губ; вздрагиваю, исходя мурашками. – Где твоё место, сука?

Это слово твоим греховно-насмешливым голосом… Слишком упоительно, слишком много – я не вмещаю и не заслуживаю. Меня мало, чтобы такое вместить.

Сползаю на пол и встаю на колени, тяжело дыша.

– Здесь, мой господин.

– Умница. – (Отпускаешь мои волосы; проводишь рукой по щеке. Нерешительно поднимаю голову). – Хорошая девочка… Я рад, что ты приехала. – (Улыбаешься с той же странной грустью. Твои глаза затянуты поволокой хмеля; дерзко смотрю в них, не отрываясь, – и ещё быстрее пьянею сама). – Сам не думал, что так будет, но рад. Мне с тобой хорошо.

Может, я сплю?.. Чем сегодня я заслужила что-то столь простое, доброе и прекрасное – от тебя? Прижимаюсь лбом к твоему колену.

– Спасибо, мой господин. Я… спасибо.

Бережно касаешься моего подбородка, заставляя снова смотреть на тебя. Улыбаешься, игриво прищуривая один глаз – твой любимый мимический штришок.

– Чем тебя поощрить?

Сглатываю слюну. Поощрить? Ты всерьёз или это провокация? Раньше такие предложения всегда оказывались провокациями и заканчивались для меня плохо. Но сейчас от тебя веет такой искренней теплотой, что, возможно…