Бог бабочек
Шрифт:
– Не знаю, мой господин. Я рядом с тобой и уже очень счастлива. Этого более чем достаточно.
Хочу тебя ещё.
Усмехаешься и сдавливаешь пальцами моё ухо. Чуть выкручиваешь – не очень больно, скорее неприятно; я шиплю, и чёрная кошка-мать, дремлющая неподалёку, тревожно вздрагивает. Чует конкурентку.
– Неправильный ответ. Я хочу, чтобы моя рабыня могла заявлять о своих правах… – (Выкручиваешь ухо сильнее; я тихо айкаю, но улыбаюсь. Отпускаешь. Наклоняешь голову набок, наблюдая за изменениями моего лица). – Чтобы она могла
– Да, мой господин.
– Запоминай дальше. – (Откинувшись на спинку дивана, кладёшь на неё вытянутую руку – медленно, кинематографично-красивым движением; выдержанным, как старое вино. За окном темнеет, и в вечернем свете оттенок твоей кожи ещё золотистее; чёрный котёнок обнюхивает твои пальцы – и потом, осмелев, умащивается прямо на них. Всё это так завершённо-прекрасно – впитываю каждую мелочь. Жаль, что я не умею рисовать). – Когда я скажу слово… мм… ну, допустим, слово «кошка» – ты встанешь на полусогнутые ноги и поднесёшь лицо к моей ладони. Вот сюда.
Расслабленно приподнимаешь другую руку. Зачем это?.. Мысли скачут и путаются, сплетаясь в клубок – ни одну нить не довести до конца. Меня охватывает звенящее напряжение – предвкушения, ожидания, сладко-пряного страха; точно под бой новогодних курантов, когда хочется верить, что скоро переродится мир. Киваю, глядя на твои пальцы. «Ты уверенно ходишь по моему солнечному сплетению…»
– Когда скажу слово «волосы», ты встанешь на четвереньки, пойдёшь к подоконнику и принесёшь мне оттуда то, что я скажу. Слово «пульт» – сядешь ко мне на колени. – (Холодно улыбаешься и молчишь пару секунд. Я боюсь дышать – вдруг что-нибудь не расслышу). – И самое главное. Если тебе будет нужно, чтобы я остановился – хоть в чём-то, – ты должна сказать… «Маврин, прекрати». Или даже – «Мавр, прекрати». Как захочешь.
Стараюсь не улыбнуться. Мавр.
Похоже на реплику Дездемоны перед удушением – Шекспир, наверное, вычеркнул её из черновиков своего «Отелло». Твоё полушуточное, полусерьёзное прозвище – именно сейчас, в такой ритуальный момент… Что-то жаркое внутри клокочет ещё сильнее.
Хочу тебя, хочу тебя ещё. Бери меня. Не могу терпеть.
«Перестань», – строго велю себе. Рыжий кот-вожак вальяжно уходит на кухню – кажется, твой оригинальный выбор стоп-фразы его не впечатлил.
– Запомнила? – спрашиваешь с мягкой гортанной вкрадчивостью; мне хочется застонать.
– Да, мой господин.
– Повтори.
– Слово «кошка» – я встаю на полусогнутые ноги и подношу лицо к твоей руке. Слово «волосы» – встаю на четвереньки, иду к подоконнику и приношу оттуда то, что ты скажешь. Слово «пульт» – сажусь к тебе на колени.
Что ж, иногда в цепкой гуманитарной памяти есть плюсы.
– Хорошо, – благосклонно киваешь. Вытаскиваешь руку из-под уснувшего котёнка; тот не просыпается. – А чтобы я остановился?..
– «Мавр, прекрати».
На этот раз ты светло улыбаешься сам – и я решаюсь отзеркалить
– Да. Молодец. Знаешь, а ты была бы неплохим срочником, Тихонова! – (Всё ещё улыбаясь, делаешь глоток коньяка. Ты уже сравнивал меня со своими солдатами-срочниками – и, как и раньше, это почему-то болезненно нравится мне). – Ну что, прогоню тебя по командам?.. Кошка.
Что-то меняется, будто по удару невидимого гонга; твои черты становятся острее и жёстче (опять игра света?..); кажется – от грозового напряжения скоро затрещит воздух. Я приподнимаюсь с колен и наклоняюсь вперёд – так, чтобы ты мог дотянуться. Ноги быстро затекают, начинают дрожать; загнанный зверёк бьётся во мне вместо сердца. Другой зверёк – самка, истекающая желанием – пульсирует внизу живота, выгибает мне поясницу, жгучим зудом покусывает грудь. Не могу смотреть на хищно-тугие линии твоей шеи, на губы, на критичный прищур – боюсь, что наброшусь. Или упаду на спину и буду умолять, чтобы набросился ты.
Но, во-первых, котики Ярцевых вряд ли готовы к такому зрелищу.
А во-вторых – это лишило бы нас самого изысканного из пиршеств.
– Сильнее согни ноги. Ближе сюда, – помолчав, велишь ты; твой придирчиво-капризный тон злит меня – и распаляет ещё сильнее. Хочу победить. Быть такой, чтобы ты желал меня хотя бы сотой долей моего желания; чтобы тебе было не к чему придраться. Быть твоей сукой – не на словах. – Не опирайся о диван… Вот так.
Замахиваешься, подносишь ладонь к моему лицу; глотаю запах дыма с твоих пальцев…
И – понимаю.
Почему я не поняла раньше? Как могла не догадаться? Это же самое простое, самое очевидное. Куда очевиднее всех моих – и наших – странных фантазий.
Слишком абсурдно. Слишком унизительно. Очищено ото всех остатков уважения и заботы. Так не подходит нашей истории; и – идеально подходит.
Впервые представляю, как ты делаешь это со мной; представляю, что ты можешь сделать это уже через секунду. Жарко; трясёт; я таю и истекаю влагой, как беспомощная льдинка на солнце.
Почему же ты останавливаешься?..
На дом падает тьма, потрескивающая, как перед грозой; каждый миг длится дольше минуты. Замахиваешься снова – резкий чирк по воздуху – и опять удерживаешь руку в сантиметре от моего лица. Почему ты останавливаешься?!
Хочу. Бей.
Грустно улыбаешься и шепчешь:
– Смелая…
Ты думал, что я отвернусь? Вздрогну, закрою глаза? Смотрю в твои – твой взгляд по-змеиному неподвижен, и зелёный блеск чешуи завораживает.
Замахиваешься опять – и бьёшь.
Чуть сильнее, чем я ожидала, – голова отлетает к плечу. Эхо удара долго звенит в воздухе; щека вспыхивает хлёстким жаром.
Раскроившая небо молния.
Слишком абсурдно. Слишком унизительно.
Совершенство.
Поворачиваюсь другой щекой; от дрожи едва могу выдавить:
– Мой господин… Пожалуйста.
Молчишь, раздумывая. Наклоняешься так близко, что твоё сахарное от колы дыхание вползает мне в рот.
– Уверена?